по сравнению с отсутствием Самии.

Возвращаясь из коллежа, она кидалась к телефону и звонила подруге. Они могли говорить часами. И чем больше говорили, тем больше оставалось невысказанного. Главное, что их теперь объединяло, это ненависть к коллежу. Каждая утверждала, что ее коллеж гораздо хуже, чем коллеж подруги. Они подыскивали самые уничижительные сравнения, сопровождали свои излияния оглушительными воплями, что должно было выражать их обоюдное отвращение.

Преподаватели, конечно же, были монстры, но одноклассники не шли с ними ни в какое сравнение, и подружки наперебой подбирали слова пообидней, чтобы пожаловаться на своих однокашников. В этом соревновании Эписен выходила победительницей, потому что у нее имелся веский политический аргумент: в ее классе учились дети буржуа. Когда она в первый раз употребила это слово, Самия спросила, что это значит. Осознав, что объяснить не так просто, Эписен заявила:

– Это люди, подобные моему отцу.

– Понятно, – протянула Самия, оценивая серьезность проблемы. Подумав, она спросила: – А твоя мама тоже буржуазка?

– Нет, – уверенно отрезала Эписен.

– Получается, что ты полукровка: наполовину буржуазка, наполовину нормальная?

– Нет, я не буржуазка, это точно. Буржуазок легко узнать: они носят на голове ободок, поддерживающий волосы, дорогие и уродливые шмотки и не дают соседу по парте списывать.

Однажды вечером Клод заметил, что в новой квартире телефонные счета выросли в двадцать раз.

– Это что, твоя дочь болтает по телефону, вместо того чтобы заниматься?

– Она очень скучает по Самии.

– А почему она не может найти себе новых подружек?

Доминика поняла, что́ он имеет в виду, но не захотел произнести: «левобережных подружек».

Когда Эписен попросила разрешения пойти ночевать к Самии, мать ее не отпустила:

– Это очень далеко, дорогая. А тебе завтра утром в коллеж. А Самия не может прийти к нам переночевать?

На этот раз аргументы против выдвинула Эписен:

– Это далеко от ее дома, и потом, у нее тоже завтра школа.

– У меня такое впечатление, что ты не хочешь нас знакомить. Надеюсь, ты меня не стыдишься?

– Что ты, мама, нет, конечно!

Стыдилась она отца.

Самия часто назначала встречи после занятий в кафе на улице Тикетон. Когда они виделись, это были нескончаемые объятия, а при расставании – непременные слезы.

– Вот видишь, Сену всякий раз перехожу я, – сказала Самия. – Так что это я Орфей.

– Тогда доставай свою лиру и спой мне песню.

На уроке истории Эписен узнала, что Берлин в одну ночь был разделен надвое и что его жители навсегда потеряли половину своих друзей. Она рассказала это по телефону Самии и заключила:

– Если я тебя потеряю, я умру.

– Как такое может произойти? – удивилась та.

Они еще не знали, что этот вопрос запустил механизм судьбы.

Однажды днем Клод по каким-то причинам работал дома. Зазвонил телефон. Эписен бросилась к аппарату, но отец ее опередил.

– Алло! А, это Самия, дочка марокканского бакалейщика… Как, неужто твой отец не бакалейщик? Разве такое бывает, чтобы марокканцы во Франции были не бакалейщиками, а кем-то еще? Погоди, дочь тут рядом, сейчас я дам ей трубку.

– Привет, Самия, – промямлила Эписен.

– Привет, – ответил чужой ледяной голос.

Молчание в трубке. Потом:

– Знаешь что? Я больше никогда не буду тебе звонить. Может, ты и не носишь ободка на голове, но все же ты буржуазка.

В трубке послышались короткие гудки. Эписен хорошо знала Самию и понимала, что та не переменит решения. Она посмотрела на календарь и подумала: «Сегодня 19 ноября 1985 года. Это день моей смерти. Мне одиннадцать лет».

Была бы она обыкновенной девочкой, она бы пришла к отцу и выкрикнула, до какой степени она его ненавидит. Или бы пожаловалась матери. Но Эписен сдержала крики, накрепко замкнула свое сердце и легла на кровать, чтобы превратиться в бесчувственную статую.

Она вспомнила тот июньский день, когда Самия увидела ее отца и ждала объяснений. И вот теперь слова, которые она должна была произнести тогда, сформулировались, но замерли на ее сомкнутых губах.

– Мой отец – монстр. Он ненавидит меня с самого рождения. Он до сих пор не убил меня, потому что это запрещено законом. Но он придумывает другие способы меня уничтожить. Чего он не знает, это что я тоже его ненавижу. Я ненавижу его гораздо сильнее, чем он меня. И настанет день, когда, сама не знаю как, я его убью.

Если бы она сказала все это тогда, в июне, Самия бы все поняла и не отринула бы ее теперь. Так Эписен открыла, что можно умереть оттого, что ты вовремя не произнес спасительного слова.

Доминика слышала весь телефонный разговор, но не осмелилась вмешаться. Она поспешила в комнату дочери.

– Твой отец пошутил.

– Правда? И что, было смешно?

– Просто у него юмор специфический.

– Самии смешно не было. Она больше не хочет со мной разговаривать.

– Но она же твоя подруга. Она поймет.

– Ничего она не поймет. И я не понимаю.

– Давай я ей позвоню?