2 ноября с высоты почти четырех тысяч метров Кортесу и его людям открылся вид на долину Мехико. Все были поражены. Как будто сбылась самая невероятная мечта. Та мечта, за которую эти люди сражались, убивали, гибли от лихорадки, голода и ран, не зная, что ждало их завтра. А зрелище, неожиданно открывшееся их взорам, действительно было чарующим. Теночтитлан, казалось, вырастал прямо из середины озера, окаймленного горами. «Мы испытывали все возраставшее восхищение, – писал в восторге Диас дель Кастильо, – и говорили, что это похоже на волшебные истории из сказок Амадиса: большие башни, храмы и здания, поднимавшиеся прямо из воды, и все сложены из камня. Некоторые из наших солдат говорили, что если все то, что они видят, не сон и не чудо, то я должен описать это, так как все это надо как следует осмыслить. Не знаю, как и рассказать о доселе невиданных и неслыханных вещах, которые даже в мечтах не могли себе представить те, кто их видел…»[117]

Горстка испанцев и протянувшаяся следом длинная цепочка носильщиков, тащивших снаряжение и пушки, неторопливо спускалась в долину. Утром 8 ноября Кортес вошел в Ицтапалапа, находившийся на берегу лагуны. В глубине возвышался большой город Теночтитлан, который Кортес назвал Темикститаном. Испанцев встречали правители Ицтапалапы и Колхуакана. Они преподнесли завоевателям золото, хлопчатобумажные ткани и рабов, надеясь, наверное, в последний раз убедить Кортеса отступиться. Но он грезил только столицей, которая виднелась вдали. Он спешил вступить в город и видел в долгих протокольных церемониях лишь средство потянуть время. Вот кортеж расступился, и посреди толпы в ярких одеждах и украшениях из перьев показался Кортес верхом на коне. Он проскакал по дороге, ведущей прямо в самое сердце столицы. Эрнан мог вовсю насладиться видами города, но не мог ли этот порыв стать роковым? Чем бы окончилась эта историческая встреча? Сумели бы несколько сотен испанцев выстоять против многих сотен тысяч ацтеков? Не была ли безумием эта скачка? Не завершилось ли его смелое предприятие у подножия гигантской пирамиды, чей силуэт возвышался над водами озера?

Кортес был уже в двух шагах от главной городской площади. Мотекусома, великий Мотекусома, вышел из роскошного портшеза. Его окружили двести высокопоставленных лиц – все правительство Мексики в полном составе собралось здесь. Кортес соскочил с коня, снял шляпу и собрался было обнять императора, но охрана Мотекусомы преградила ему путь. Разделенные несколькими метрами, они обменялись подарками. В полном молчании и напряжении Мотекусома повел испанцев к большому дому у храма – дворцу прежнего императора Аксайакатля. И уже там, вдали от любопытных взоров толпы, Мотекусома взял Кортеса за руку и ввел его в это жилище. Он предложил испанцу присесть и исчез. Скоро он вновь появился с подарками. «Вы здесь у себя дома, – сказал Мотекусома, – отдохните от тягот пути и сражений, которые вы провели. Вам, должно быть, рассказали обо мне много плохого. Верьте только своим глазам. Вам, наверное, говорили, что мои дома из золота, а сам я – бог. Ничего подобного. Мой дом из камня и земли, и тело мое – из плоти и костей».[118] С этими словами Мотекусома удалился, и испанцы оказались одни, запертые в доме в самом центре Теночтитлана. Кортес достиг своей цели.

Из всех описаний Мехико-Теночтитлана видно, что прежде всего конкистадоров поражали огромные размеры города. Раньше выходцу из Медельина и представить было трудно человеческое поселение такого размаха. Испанцы просто не могли подыскать сравнений, чтобы передать необычайную красоту города. «То, что мы видим здесь собственными глазами, – писал Кортес, – выше нашего разумения».[119] Он в полном восторге: на центральной площади Мехико разместилось бы два таких города, как Саламанка. Столица ацтеков была больше, чем Севилья и Кордова вместе взятые, главный храм выше, чем Ла-Гиральда в Севилье. Больше сравнивать было не с чем.

Стоит напомнить, что в описываемую эпоху самым крупным городом Европы считалась Севилья, в которой проживало от тридцати пяти до пятидесяти тысяч человек. В Мехико жителей насчитывалось в десять раз больше. Все казалось гигантским. Дороги, по которым могли проехать шеренгой сразу десять всадников. Стол тлатоани, который ежедневно накрывали четыреста слуг. Гарем Мотекусомы из пятисот пятидесяти жен и трех тысяч служанок. Каналы, по которым постоянно двигались до пятидесяти тысяч лодок. Рынки также становились предметом восторженных описаний: там было все и в гораздо больших количествах, чем в Кастилии. Испанцы совершали для себя все новые и новые открытия. Они поражались чистотой и гигиеной, которых тогда не знала Европа. Не меньше потрясло их воображение и обилие растительности внутри самого города, которому сады и цветники на террасах домов придавали красивый и уютный вид. Цветы были повсюду и казались одной из главных составляющих культуры. Во второй реляции Карлу V у Кортеса не нашлось в адрес Мехико и его жителей ни одного худого слова. Напротив, в каждой фразе чувствовались восхищение и преклонение перед аборигенами. Кортес, по-видимому, уже полностью перешел на другую сторону. Мексика казалась более великой, красивой и развитой, чем обветшавшая средневековая Европа, которую он оставил более пятнадцати лет назад.

Прошла неделя, неделя отдыха и горячего гостеприимства. Мотекусома посещал Кортеса все эти дни. Они переговаривались при помощи Марины и Агилара. Но тут до Кортеса дошла весть, что ацтеками убит командир гарнизона Веракруса. Конкистадора охватил гнев. Кортес поспешил увидеть в этом заговор: не подал ли Мотекусома сигнал к восстанию? Не ждет ли всех испанцев гибель? Недолго думая, Кортес взял под стражу самого Мотекусому. Тлатоани отныне становился его пленником. Заложник гарантировал Кортесу собственную безопасность. Но в противоположность тому, что можно было бы предположить, новая ситуация обеспечивала вполне приемлемый modus vivendi.[120] После дующие семь месяцев испанцы и ацтеки прожили в полном согласии. Кортес потихоньку взял управление страной в свои руки и распоряжался от имени императора. Кортес учился. Учился науатль у Марины, которую не покидал ни на минуту, он постигал нравы мексиканцев, образ мышления, восприятие мира и наблюдал за тем, как они говорят, смеются, ходят… Кортес постепенно понял то, что раньше казалось недоступным. Он растворился в окружавшем его мире.

Веракрус, май 1520 года

Месть любой ценой. Веласкес, до того безраздельно властвовавший на Кубе, был уязвлен успехом Кортеса. Он снарядил в поход гигантскую экспедицию – восемнадцать кораблей, девятьсот человек команды, восемьдесят лошадей, девяносто арбалетов, семьдесят пищалей и двадцать пушек. Веласкес шел ва-банк. Он вложил в предприятие все свое состояние и мобилизовал все людские ресурсы Кубы. Двигали им исключительно оскорбленное самолюбие и жажда мести. Ему было известно, что Кортес направил Карлу V сказочные дары, и опасался, что его титул аделантадо теперь не более чем пустой звук. Веласкес пустился в эту авантюру без какого-либо разрешения королевского суда Санто-Доминго. Предупрежденный доброжелателями, он не замедлил послать к Веласкесу в Сантьяго аудитора Лукаса Васкеса де Аильон, чтобы уговорить его отказаться от своих планов. Аделантадо ни о чем не желал слушать, но ему не удавалось подыскать человека, способного возглавить экспедицию. Многие из его окружения, предчувствуя недоброе, отказались от его предложения. Наконец, во главе армады согласился встать Панфило де Нарваес, ветеран конкисты, прошедший через Санто-Доминго, Ямайку и Кубу.