лет. Пообещал себе, что непременно куплю велосипед и обязательно поеду на нем к колхозным ставкам рыбачить (и удочку тоже куплю… потом). Склонил к земле голову, будто прятал лицо от солнечных лучей, направился от четырнадцатого дома к шестнадцатому.

В прошлый раз я шагал по этой же дороге. Только тогда на земле лежали желтые и красные листья: дело было в начале ноября. А из дворов нам навстречу выскакивали мелкие голосистые шавки – собаки разрывали тишину громким лаем, так и норовили броситься в ноги. Помню, переживал, чтобы эти скандалистки не порвали мне пакеты с продуктами. Людмила Сергеевна восприняла тогда мою тревогу по-своему: убеждала меня, что собачки безобидные, не кусаются. Я кивал головой, пинал в сторону псин камни. Попробовали бы те дворняги меня тогда укусить! Да я бы затоптал их, как тот Слон Моську!

В шестьдесят девятом меня тоже провожал собачий лай. Вот только никто не выбегал из дворов. Да и собачьи голоса звучали далеко не около каждого дома. Я не терял бдительности. Приличные штаны у меня единственные, пусть слово «приличные» и можно было отнести к ним с большой натяжкой. Но если местные зубастые твари порвут мне штанину, придется до стипендии посещать институт либо в драных портках, либо в жуткого вида трениках. Поэтому я держал чемодан наготове (он и защита, и средство нападения), зорко смотрел по сторонам, готовился дать немедленный отпор любому четвероногому неприятелю.

Дремавшие на заборах коты поворачивали мне вслед усатые морды, точно как те камеры наблюдения из будущего. Прохожие рассматривали мою буденовку. Я старался не смотреть им в лица, делал вид, что согнулся под тяжестью своей ноши, обливаюсь потом.

Уже на подходе к тридцать второму дому сообразил, что выбрал неверный путь. Следовало подходить к дому Жидкова с противоположной стороны улицы, потому что сейчас выходной, Светка Пимочкина наверняка укатила из общаги к родителям, а значит, я вполне мог сейчас с ней повстречаться, и моя затея с буденовкой и чемоданом разлетится прахом.

Самое время было вынуть из кармана телефон, набрать номер комсорга и задать той тривиальный вопрос: «Ты где?» А потом навешать девчонке на уши лапши об интересных новостях, что появились в социальных сетях. Та сунула бы нос на свою страничку (если уже там не зависала). И вуаля: можно было бы прогонять мимо тридцать второго дома стадо бизонов – прилипшая взглядом к экрану гаджета Светка его бы не заметила. Но в шестьдесят девятом даже проводные телефоны пока были редкостью, это я уже выяснил. Да и свой мобильный телефон я оставил в далеком будущем, рядом с заснеженным памятником Пушкину.

Если что-то и могло сейчас удержать молодежь на месте, так это телевизор. Но даже ему удавалось такое нечасто. Программа телевидения сейчас не отличалась разнообразием. О сотнях каналов, по которым «нечего смотреть», в шестьдесят девятом пока даже не мечтали. А на тех, что были доступны советскому зрителю здесь и сейчас, привлечь студентов к экрану могли разве что сообщениями о подвигах космонавтов или повторы уже не однажды просмотренных в кинотеатре фильмов. В актовом зале общежития мне уже довелось полюбоваться на современное черно-белое чудо. Я понял: эра телевидения пока не наступила.

Мимо дома Пимочкиных я прошел неторопливым шагом, старался ступать в тени деревьев. Была мысль спрятать лицо, но я отмахнулся от нее: Света узнает меня и по наряду, не спасет от опознания даже буденовка. Поэтому я все же бросил пару ненавязчивых взглядов в сторону дома тридцать два, убедился, что от него не бежит ко мне с распростертыми объятиями комсорг. Во дворе никого не заметил. Мысленно перекрестился, но все же слегка расстроился: очень уж любопытно было взглянуть на строгую институтскую преподавательницу прикладной механики Людмилу Сергеевну Гомонову (в девичестве – Пимочкину) в образе девочки-подростка.

Решил, что обязательно полюбуюсь на бантики в косах Людмилы Сергеевны, но сделаю это в другой раз. Пока же я пришел на эту улицу не развлекаться и не из любопытства… почти. Почти – потому что было все же интересно узнать, к чему привели мои звонки в милицию. Но уже издалека я видел, что около забора тридцать восьмого дома не дежурили милицейские машины, не вертелись толпы зевак и журналистов. Я повернулся к дому Пимочкиных. Вновь пересчитал калитки на заборах – именно по ним и определял, сколько прошел дворов. По всему выходило, что вон тот двор, за которым начинался поросший сорняками пустырь, и есть двор Каннибала.

Не ощутил ни учащенного сердцебиения, ни пота на ладонях. За прожитые в будущем годы у меня было столько важных и ответственных моментов, что те давно превратились в будничные события. Все эти встречи с непосредственными начальниками, губернаторами, депутатами, избирателями, а также отчеты, планерки, совещания, выступления происходили в моей прошлой жизни настолько часто, что предстоявшая мне теперь встреча с убийцей-каннибалом казалась лишь очередным привычным серьезным делом. Я внимательно оглядел пустынную улицу, направился к чуть покосившемуся, но еще добротному с виду забору.

Попытался вспомнить, как именно в брежневские времена милиция опечатывала места преступлений. Усомнился, что в шестьдесят девятом году милиционеры огораживали их яркими лентами. Скорее уж, клеили на двери бумагу с печатями (чернильными или сургучными?). Если двор Рихарда Жидкова и обыскивали, то у калитки сыщики следов своего пребывания не оставили: ни бумажек с печатями, ни веревок или проволоки с казенными пломбами, ни даже кучи окурков около забора я не увидел. Не заметил поблизости и детей – уж те бы после школы наверняка примчались поглазеть на дом, где проживал преступник.

Может, хозяина дома после моих звонков и арестовали, но его собаку точно не тронули. Еще с дороги я услышал позвякивание цепи. Подошел к дому Рихарда Жидкова ближе. Сквозь щель между досками забора заметил во дворе мохнатого пса – дворнягу, размерами и весом не уступавшую немецкой овчарке. Пес утробно рычал, суетливо бегал по двору, принюхивался – неустанно проверял свою территорию на предмет несанкционированного вторжения. Цепь, начинавшаяся на его ошейнике, скользила другим концом по тросу, натянутому через весь двор на высоте моей вытянутой вверх руки, как пантограф троллейбуса по проводу.

Пес заметил чужой интерес к его владениям. Замер, насторожил уши. Уставился на меня через узкую прореху в заборе. Я встретился с ним взглядом. Увидел в темных глазах любопытство… и угрозу.

«Не его ли зубы оставили те следы?» – промелькнула в голове мысль.

Я точно помнил упоминание в газетной статье девяностых годов о следах собачьих зубов на человеческих костях, найденных во дворе этого