– Не знаю.

– Сделать из Него мученика, разумеется. Распять Его.

Кляйн почувствовал, как конечности вдруг потяжелели, особенно отсутствующая. Борхерт несколько раз издал лающий звук, словно подавился насмерть, и его маска затуманилась изнутри. Кляйн не сразу понял, что он смеется.

– Ты врешь, – сказал Кляйн. – Это же ты хотел меня распять.

Борхерт перестал смеяться:

– Ну конечно, мы хотели вас распять. Но только как одного из воров. У Павлов иначе. Подумайте сами, мистер Кляйн.

Кляйн не шевелился, наблюдая, как подергивается лицо Борхерта.

– Почему? – наконец спросил он.

– Почему? – все тело Борхерта будто дрогнуло. – Потому что Павел верит в вас, мистер Кляйн. Павел думает, что вы – это Он. Вы пришли аки тать в ночи. Не оливковую ветвь вы принесли, но меч. Вы умастили свою тропу кровью и оставили по себе пламя. Ему представляется, что вас невозможно сразить средствами смертных. В его глазах вы Богочеловек, иными словами – Сын Господа.

– Но это не так.

– А что делают с Богочеловеком? – спросил Борхерт. – Конечно же, распинают. Ему делают одолжение и помогают выйти за пределы мира смертных, тем самым превращая Богочеловека в Бога. Разумеется, не стоит забывать о том соображении, что среди Павлов вы единственный могущественнее лидера. На этот момент, мистер Кляйн, вы полезнее для него мертвый, чем живой.

– Что мне делать?

– Увы, мистер Кляйн, ваши вопросы вышли. Это вам придется додумывать самому. Вернее, у вас остался еще один вопрос, ожидающий ответа: «Как мистер Борхерт предпочитает умереть?»

– Как мистер Борхерт предпочитает умереть? – спросил Кляйн.

– В конце комнаты возле плиты вы найдете секач. Уверен, вы уже знакомы с этой процедурой. Я хочу, чтобы вы совершили последнюю ампутацию. Я хочу, чтобы вы отделили от тела мою голову.

– Что-что?

– Вы обещали. Последняя просьба умирающего.

Кляйн ничего не сказал.

– Не то чтобы я в вас верю, – объяснил Борхерт. – Но не сказал бы, что не верю. Скажем просто, что я подстраховываюсь.

А потом снова раздался он – лающий смех.

«Нет никаких причин его слушать, – повторяла часть Кляйна, когда он шел за секачом. – Просто выстрели ему в голову и покончи с этим». Но другая часть твердила: «А почему нет? Какая разница?» Он пришел с намерением убить Борхерта – почему бы не убить его так?

А третья часть, которая устрашала его больше всего, говорила: «А если Павел прав? Если я Бог?»

«Отныне меня всегда будет трое», – думал он, или его третья часть, или четвертая, и он тряхнул головой.

Кляйн вернулся к постели, теперь с секачом, глядя на Борхерта.

– Готов? – спросил он.

– Прошу, – сказал Борхерт – и Кляйн почувствовал, как его рука поднимает секач, а потом резко опускает.

Как оказалось, с шеей все не так просто, как с локтем. Либо секач уже затупился, а может, Кляйн дрогнул во время удара или с самого начала плохо примерился. Либо просто дело в том, что шея Борхерта в поджатом состоянии была чуть шире диаметром, чем лезвие секача. Потребовался второй удар, когда рот Борхерта уже перекосило, а потом и третий, но, даже когда был перерублен позвоночник, еще оставался толстый и нетронутый шмат мяса, так что в конце концов пришлось зажать подбородок Борхерта культей и приподнять, чтобы мясо натянулось и его можно было перерезать. Веки Борхерта затрепетали, замерли. Повсюду была кровь.

Только когда Кляйн пошел к двери и хотел ее открыть, он заметил, что все еще держит в руке секач. Казалось, что все это уже было, потому Кляйн бросил секач. Пистолеты тоже достал, все три, и уронил на пол.

Он вышел в коридор, обнаружил, что там никого нет, потом передумал и вернулся. Поднял секач, сунул его за ремень. Голову Борхерта тоже забрал, взяв за клок волос. И только тогда покинул комнату.

II

Как узнать момент, когда перестаешь быть человеком? Когда решаешь понести голову за волосы, выставив перед собой, как фонарь, будто Диоген в поисках человека? Или когда реальность – гладкая поверхность, по которой раньше ты без труда скользил, – начинает волноваться, ошеломляет, а потом пропадает вовсе? Или когда начинаешь открывать двери, показывать каждому за дверями голову их духовного лидера, перед тем как убить секачом, заткнутым за пояс? Или когда все мертвецы начинают говорить с тобой, уныло и бессвязно бормоча? Или когда те же голоса вдруг пропадают и замолкают, оставив тебя совсем одного?

«Я на удивление спокоен, – заметил Кляйн, переходя из комнаты в комнату. – Я на удивление неплохо справляюсь, учитывая обстоятельства».

Или когда этажом ниже, открыв дверь и увидев человека без множества пальцев и конечностей – десяти или одиннадцати, – он показал голову Борхерта, но убил не сразу, а сперва некоторое время укладывал голову Борхерта на пол, чтобы она смотрела на этого человека, чтобы видела, что будет дальше? А дальше Кляйн выхватил секач из-за ремня и бросился вперед, задрав нож над головой, пока человек хрипло кричал и невразумительно умолял о пощаде.

* * *

Когда Кляйн открыл последнюю дверь на первом этаже особняка, когда уже зарубил несколько десятков инвалидов, он придумал способ притворяться человеком. Думал о деньгах в чемодане, что с ними делать, когда все в мире умрут. Думал о Павле, о Павлах, размышлял, вдруг Борхерт все-таки был прав. Решал, что делать дальше. Под всеми этими мыслями он чувствовал корчи конечностей, торсов и голов, пытающихся уползти от него, – здесь торчит окровавленная голова, там шок и брызги из открытой свежей раны, заполняющейся кровью, синевато-белый кулак вырванного сустава, превращение тел в сырое мясо, лужи крови и раздробленные высыхающие кости. «Сколько?» – спрашивал он себя – и обнаружил, что уже не может их сосчитать, не может даже вспомнить, как переходил из комнаты в комнату: он везде ставил голову Борхерта на пол, а потом поднимал секач, и все начало перемешиваться с теми случаями, когда он поднимал секач и рубил самого себя. А это, конечно, было самым страшным: каждый удар по руке, или ноге, или груди, или голове – по крайней мере, которые он еще помнил, – как будто впивался в его собственное тело.

– Уже почти все, – сказал Кляйн голове Борхерта, – почти все, – а потом отрешенно размышлял, когда та начнет ему отвечать.

Кляйн открыл входную дверь. Снаружи все еще было темно – ночь без облаков и луны, с яркими звездами. Охранник по-прежнему был на месте, его тело лежало у забора – он не шевелился, но всё еще дышал, всё еще смотрел в небо. Кляйн аккуратно его обошел.

По тропинке отправился обратно к остальному комплексу, двигаясь осторожно, пока не оказался среди домов побольше. Однажды, встретившись с охранником, был вынужден спрятаться между кустами и стеной дома, пока сектант не прошел мимо. Но затем Кляйн снова быстро нашел указанный Борхертом маршрут и скоро стоял на пороге двери Рамси.