Василий спрыгнул в кокпит и решительно отобрал штурвал у Арона.

Когда судно почти догнало «Опричник» и расстояние между ними сократилось, Арон уже стоял на носу яхты со словарем в руках и шептал про себя заготовленные фразы, изредка пугливо заглядывая в словарь.

Судно замедлило ход и дало пять коротких гудков.

— Да, видим, видим… — пробормотал Василий. — Приготовься, Арон! Начинай со своего традиционного «Ай гоу ту Хайфа!» и чеши дальше!..

Слышно было, как тише стали работать судовые машины, судно поравнялось с «Опричником» и на совсем малом ходу пошло рядом параллельным курсом.

Было очень хорошо видно, как высыпала на палубу вся команда, сгрудилась у борта и, размахивая руками, уставилась на «Опричник».

— Начинай, Арон! — зашипел Василий, словно театральный суфлер. — «Ай гоу ту Хайфа…»

— Ай гоу ту Хайфа!!! — закричал Арон что было силы.

А с борта судна закричали ему в ответ на чистом русском языке.

— Знаем, знаем!.. Читали про вас!

Арон растерялся и по запарке крикнул еще раз:

— Ай гоу ту Хайфа!

Это сообщение вызвало на судне взрыв гомерического хохота и кто-то с мостика прокричал в мегафон:

— Эй, парень! Ты так уж по-английски не надрывайся! Мы и по-русски понимаем!

— Наши!!! — закричал Арон и отшвырнул словарь. — Наши!.. Гляди, Васька! «Академик Сахаров»! «Ленинград»!.. Только не по нашему написано! Ну, надо же!!!

— Ребята!.. — счастливо завопил Василий, и глаза его увлажнились. — Ребята…

Он восторженно схватился за голову, а потом молитвенно воздел руки к небу, бросив штурвал на произвол судьбы.

Яхта тут же отреагировала резким креном вправо — в сторону «Академика Сахарова», на что с мостика сразу же тревожно сказали в мегафон на все Эгейское море:

— Держи штурвал, мудила! А то шваркнешься к нам в борт — костей не соберешь! И никогда свою Хайфу не увидишь!..

Спустя какое-то время на «Опричнике» были убраны паруса, с носа и кормы яхты к «Академику Сахарову» тянулись два швартовых конца, а с судна был спущен шторм-трап.

Притянутый к «Академику Сахарову» «Опричник» продолжал двигаться по морю вместе с судном, нескончаемой вереницей в яхту спускались канистры с соляркой и моторным маслом, ящики с фруктами, коробки с провизией, какие-то инструменты…

Часть команды, свободная от несения вахты, торчала у борта, висела на шторм-трапе, помогая передавать в яхту все эти неожиданные и столь необходимые дары водоплавающего братства.

Василий и Арон принимали коробки, ящики и канистры, кричали наверх:

— Спасибо, ребята!.. Ну, куда столько?! Тут же до Австралии хватит!..

А наверху ржали:

— Вы хоть до Хайфы доберитесь, салаги!

— Про вас в газетах такое написано!..

— Нам на политинформации первый помощник читал… Сдохнуть можно!

— Мужики! Вы и вправду плавать не умеете?!

Неподалеку от шторм-трапа у борта стояли капитан «Академика Сахарова» — парень лет тридцати пяти в кремовой форменной фуражке и в белоснежных шортах и первый помощник — человек лет сорока в темно-синей куртке и длинных брюках. На лице у первого помощника было весьма кислое выражение.

Оба разглядывали газету со статьей, которая так и называлась — «Ай гоу ту Хайфа!». Статья была проиллюстрирована фотографиями Арона и Василия и «Опричника» во время скандала в бухте Чанаккале.

— Ах, как мне все это не нравится! — сказал первый помощник.

Капитан усмехнулся, сделал вид, что не понимает истинных причин беспокойства своего первого помощника:

— Кому это может понравиться? Рации — нет, локатора — нет, эхолота нет… Лага простейшего нет! Кошмар какой-то!.. Ни порт запросить, ни сигнал о помощи послать, ни определиться… Фантастика! Один компас, да и тот врет, как сволочь! А они плывут…

Первый помощник нехорошо посмотрел на капитана.

— Вы, Борис Борисович, напрасно делаете вид, что не понимаете меня. Эти люди навсегда покинули Родину! Бросили нашу страну в самый тяжелый момент ее истории! И вот такое, понимаете, братание нашей команды с эмигрантами-сионистами под этим идиотским флагом…

— Вы тоже с наслаждением покидаете свою Родину, — сказал капитан, наблюдая за погрузкой «Опричника». — И домой возвращаетесь с одной мыслью: когда следующий рейс?

— Это мой долг, моя работа! Идеологическое воспитание моряков, поддержание в них настоящего патриотизма…

— Да бросьте вы, — прервал его капитан. — Кому нужна сейчас ваша идеология? Даже вам она — как собаке — здрасссте… А в рейс стремитесь только потому, что здесь нам каждые сутки грошовая валютка капает, на которую в нашей стране сейчас хоть как-то прожить можно.

— Но вы же настоящий русский человек, Борис Борисович! — воскликнул первый помощник шепотом. — Неужели вас самого не тошнит от всех этих Циперовичей, Гольдбергов, Рабиновичей?! Пролезли, понимаете, своими лупоглазыми, носатыми мордами во все сферы… Куда ни глянь!.. От районной поликлиники до Политбюро! Довели, понимаешь, страну до ручки, а теперь…

— Точно! — рассмеялся капитан. — Нет, чтобы нам, настоящим русским людям, собраться бы с духом, вспомнить наше славное прошлое, да устроить по всей нашей нищей стране полсотни показательных еврейских погромов — то-то зажили бы! И сытно, и счастливо!..

Первый помощник выпрямился, одернул на себе синюю курточку:

— Борис Борисович! Считаю себя обязанным предупредить вас, что по возвращении в Ленинград я буду вынужден…

— Пишите, пишите, — сказал капитан. — Страна, воспитанная в традициях Павлика Морозова, в повальном доносительстве, не может сразу отказать своим верным сынам в возможности нагадить в карман ближнему. Пишите. Я же помню, сколько вы писали во все концы, чтобы наше корыто не переименовали в «Академик Сахаров». Пишите, но если нас с вами после этого уволят из пароходства, то я со своим дипломом смогу хоть детишек по Неве катать на речном трамвайчике, а вот что вы-то будете делать со своим высшим партийным образованием?

— Я могу идти? — напряженно спросил первый помощник.

— Идите, — равнодушно сказал капитан и закричал громовым голосом на все судно: — Боцмана ко мне!!!

Примчался боцман — здоровенный молодой полуголый парняга в стираных-перестиранных джинсах и с каскеткой на голове. Вытянулся перед капитаном в струнку:

— Слушаю, Борис Борисович!

Капитан вытащил из нагрудного кармана рубашки небольшое портмоне, порылся в нем, оставил себе несколько одно— и пятидолларовых бумажек, а двадцатидолларовую купюру протянул боцману:

— Двадцатник передай этим чудакам. Мало ли на что сгодится…

— Борис Борисович… — замялся боцман. — Там ребята уже собрали им по мелочишке…