вырвет. А у Крошки лицо почти бесстрастно, но в глазах нарастает какая-то стоическая злость.

Падре Хильберто говорит, что среди нас есть те, кому суждено умереть на этом пути, и люди начинают переглядываться. Ате из нас, продолжает он, кому повезет выжить, неизбежно получат травмы, которые останутся с нами на всю жизнь. Он довольно долго молчит, давая нам возможность осознать услышанное, а потом напоминает о необходимости довериться Богу. О том, что для Бога нет ничего невозможного.

Я думаю о тех людях, которые до нас прошли через этот шелтер только для того, чтобы погибнуть через несколько часов или дней.

Кирпичи у меня в животе становятся еще тяжелее.

Отец Хильберто молится за нас, а потом люди расходятся, примолкшие после таких отрезвляющих откровений.

Мы осознаем опасность. Мы выросли среди опасностей. Но эта кажется какой-то иной, более сокрушительной, что ли. Но может, просто потому, что рука об руку с ней идет надежда.

Отец Хильберто прав. И сложность состоит в том, что, если мы начнем переживать из-за всяких ужасов, которые поджидают впереди, у нас не хватит сил продолжить путь. Но если мы не будем о них думать, то, очень может быть, погибнем.

Я пытаюсь выбросить все это из головы хотя бы на время.

— Перед уходом примем душ, — говорю я Чико и Крошке. — Может, такой возможности еще долго не предоставится. А чем чище мы будем, тем меньше на нас станут обращать внимания.

Когда мы подходим к Марлене за своими рюкзаками, она вручает их нам и показывает на длинную очередь в душ.

— Он у нас один на всех, так что придется какое-то время постоять. Горячей воды нет, каждому выделяется пять минут. Но это лучше, чем ничего.

Я киваю:

— Да, спасибо.

Мы садимся на пол и ждем. Каждые пять минут кто-нибудь заходит в кабинку. Если кто-то слишком задерживается, следующий в очереди начинает барабанить в дверь. Мы уже заметно продвинулись — вот уже и кухня рядом, и я вижу еще одну очередь. В ней стоят те, кто может позволить себе приобрести телефонную карточку. Каждому из них по очереди вручают мобильник.

Я вижу, как один парень набирает номер, ждет, а потом здоровается с кем-то на другом конце линии. Он сообщает, что добрался до Мексики и сейчас в приюте, что с ним все в порядке, но его голос звучит все более сдавленно. Он поднимает глаза к потолку, лицо у него совсем несчастное. Парень кивает в ответ на слова собеседника, но сам, похоже, не может больше ничего сказать.

Я поворачиваюсь к Крошке.

— Давай позвоним, — говорю я ей. — Пусть знают, что у нас все нормально.

Она смотрит на меня.

— Надо бы. Но… — Крошка бросает взгляд на парня с телефоном, который теперь стоит сгорбившись. — Ты правда этого хочешь?

Я понимаю, что она имеет в виду. Знаю, она думает, будто я растворюсь в луже собственных слез, если услышу мамин голос. И она права. Представляю, как начнет волноваться мама, как захочет дотянуться до меня через расстояние, обнять, вернуть к себе. А потом мне все-таки придется закончить разговор, который может оказаться последним.

— Если мы позвоним, то не сможем двигаться дальше. Просто не сможем. Нас уговорят не делать этого, — говорит Крошка. — Оглянуться не успеешь, как мы снова будем в Пуэрто-Барриосе, среди всего того, от чего бежали.

Я опускаю взгляд, надеясь, что она не заметит страх в моих глазах, который охватил меня от одной только мысли о такой перспективе.

Теперь трубка в руках другого человека, и его лицо искажается мукой. Он говорит таким же сдавленным голосом, пытаясь подавить боль. Я снова слышу голос матери, и что-то внутри меня умирает.

— Позвоним, если будем ближе к цели, — предлагает Крошка.

Я киваю. Только не «если», а «когда», потому что все у нас получится, убеждаю я себя.

Взглянув на Чико, я вижу, что он играет в карты с малышами, которые еще недавно смотрели мультфильмы. Те смеются, а он строит им дурацкие рожи, изображая клоуна. И даже если кто-то будет выражать недовольство, что я держу для него место в очереди, я не стану отвлекать его, потому что он наконец-то снова стал самим собой. Пусть даже совсем ненадолго.

По мере приближения назначенного часа сердце бьется все чаще.

Заглянув в свой рюкзак, я вижу, что плеер до сих пор на месте. Скоро уже я смогу слушать отцовские кассеты. Я стараюсь думать об этом миге. И об отце. А еще я представляю, что отец будет рядом со мной. Возможно, его дух всегда рядом, даже сейчас.

Я смотрю на часы — еще пять минут. Крошка и Чико тоже на них смотрят.

— Esta bien, Abuelo? Все в порядке, дедушка? — слышу я голос девочки.

Она обращается к старику, который прошлой ночью полз на коленях к фреске Девы Марии. Тот кивает и улыбается внучке, стараясь ее подбодрить. Они берут свои сумки и идут к входной двери. Наверное, хотят поймать микроавтобус или напроситься в чей-нибудь фургон. Какая-та часть меня хочет подойти к ним и расспросить обо всем, но потом я понимаю, что ничего не желаю знать. И пусть мне неспокойно за старика и его внучку, в моем сердце просто не осталось места для новых переживаний и боли.

Я вижу их темные силуэты в дверном проеме. На старике ковбойская шляпа и кроссовки, которые дала ему Марлена. А потом все происходит очень быстро: он вдруг начинает кашлять, так отчаянно, что вынужден остановиться. Затем старик хватается за грудь и падает. Девочка рядом с ним вскрикивает. К ним устремляются люди. Отец Хильберто бросается на колени рядом с упавшим, кричит, чтобы кто-нибудь вызвал скорую. Девочка тоже кричит. Она кричит и кричит. Просит старика не оставлять ее. Молит Бога, чтобы тот не дал ему умереть. Молит о помощи всех вокруг.

А мы просто стоим, не в силах пошевелиться и хоть что-нибудь сделать. Я думаю, девочке, наверное, кажется, что мы ее просто не слышим. Какая-то женщина опускается рядом с ней на колени и, обняв, пытается, оттащить в сторонку, потому что священник говорит, что старику нужно больше места. Но девочка крепко вцепилась в руку деда и кричит:

— Мы уже так далеко ушли, Abuelito! Дедушка! Пожалуйста, не оставляй меня!

Я вижу отчаяние в ее глазах и отворачиваюсь.

— Не оставляй! — кричит она таким пронзительным и высоким голосом, что я не понимаю, как Бог может ее не услышать.

Я знаю, что девочка обращается к дедушке,