— Дай-ка попробую. — Великанша ушла и вскоре вернулась со стаканом молока.

Положила малыша на сгиб локтя, обмакнула палец в белую жидкость и принялась терпеливо кормить его, капля за каплей. Лицо женщины просияло.

— Смотри! Ест!

Несчастная мать взглянула на крошечное тельце, лежащее в огромных руках бывшей Дочери Минотавра. Такой маленький и слабый. Кожа до сих пор красная и морщинистая, как у новорожденного. Селия поняла то, о чем Елена уже давно догадалась.

— Прости, но мне кажется, уже поздно…

— Лучше поздно, чем никогда. — Мариам снова поднесла смоченный в молоке палец к ротику ребенка. — Видишь, ест. Наберется сил, а в Венеции отнесем его к доктору. — Она нежно взглянула на малыша. — В ospedale[22], о которой матросы рассказывают. Вот увидишь, я всегда буду заботиться о нем.

Всегда.

Жизнью клянусь.

Керью вернулся в палаццо Констанцы за несколько часов до заката.

Они с Амброзом распрощались у моста Риальто, дальше Джон пошел пешком. После свежего воздуха и бриза на лагуне узкие улочки казались еще теснее и зловоннее, чем утром. Солнце сияло в зените, от домов с обшарпанными стенами шел жар, словно от печки. На веревках в окнах сохло белье. Повар вдохнул вонь канала, запах жареной рыбы, ужина слуг какого-то богача. Мимо пробежали два мальца. Они гнались за собакой, сжимая в руках калач, который у турок называется «симит».

Джон в отличие от Пиндара, который ездил по городу на гондолах, знал эти места как свои пять пальцев: мостики и тупиковые калле с выкрашенными розовой и желтой краской домиками, узкие проходы, арки, потайные дворики и, конечно, вечное зловоние каналов. Но сейчас даже он заблудился.

В руке мужчина сжимал оброненную монахиней бархатную сумочку. Покинув остров, он все время думал об одном и том же: неужели алмаз лежал в такой же? Керью видел драгоценность всего несколько мгновений, да и то в тусклом свете ридотто. Но если даже сумки одинаковые, как такая могла оказаться у монахини? «Неужели, — юноша пораженно провел рукой по волосам, — она и есть та самая дама из гарема?»

В монахине было что-то знакомое, но слуга Пиндара никак не мог понять, что именно, и это тревожило.

Наконец Керью добрался до задней двери палаццо Констанцы. Поднял руку, чтобы постучаться, но с удивлением обнаружил, что железные ворота приоткрыты. Аккуратно толкнул створки и прошел внутрь.

Небольшой двор казался запущеннее, чем раньше. Повсюду раскиданы обычно аккуратно сложенные дрова. У стен валялись обломки старой мебели; плиты и мраморная лестница в пиано нобиле поросли травой. По кирпичной стене упрямо карабкался плющ, свешиваясь на узкую калле по ту сторону.

В центре — старый каменный колодец. Женщина, спиной к Джону, набирала воду. Деревянные башмаки защищали туфельки от уличной грязи, платье подвернуто, открывая нижние юбки. Мужчина даже не сразу узнал ее.

— Констанца? Это я…

Фабия обернулась, устало потерла лоб.

— Джон Керью! — воскликнула она, недоуменно посмотрев на гостя. — Ты меня напугал!

Повар молча взял тяжелое ведро и отнес на кухню. Фабия пошла следом.

На кухне царил такой же беспорядок: изразцовый пол покрыт жирным налетом, повсюду громоздятся грязные тарелки и бокалы, очаг остыл. Джон с первого взгляда понял, что здесь давно никто не готовил.

— Ascoltami…[23]— начала было Констанца, но мужчина остановил ее.

— Ты не обязана ничего объяснять.

— Обычно оттуда входят только слуги, — сбивчиво заговорила женщина.

— Где же они? — Керью посмотрел на встревоженное лицо Фабии.

— А бог их знает, — пожала плечами Констанца и оправила юбки. — Помнишь Туллию? Иногда заглядывает, сегодня вот не появилась. Остальных не видела уже месяцы.

Джон не смог припомнить, как выглядит Констанца при свете дня. Они вообще никогда не встречались за пределами роскошной комнаты с видом на канал, где она принимала гостей, раз за разом возрождаясь, как феникс.

Здесь и сейчас куртизанка выглядела иначе: лицо постарело, вокруг глаз собрались морщинки, кожа на шее обвисла. «Наверно, она специально принимает клиентов только при свечах», — подумал Керью. Многим, слишком многим из них вряд ли понравилось бы то, что видел он.

В ушах зазвучали злые слова Франческо: «Что может быть отвратительней старой шлюхи?» Но даже теперь мужчине казалось почти богохульством наблюдать, как она ищет хлеб и сыр на собственной кухне.

Наверху, в полумраке роскошной спальни, Констанца немного успокоилась. Широкая кровать в центре, покрытый турецким ковром столик — комната напомнила Керью огромный пустой храм.

Днем окна занавешивали льняными полотнами, чтобы уберечь покои от палящего солнца. Констанца отдернула занавеси, вдохнула вечерний бриз.

— Che caldo![24]— Протерла горло и виски платочком. — Мадонна! Слышал? Летом опять будет чума.

Лучи заходящего солнца отражались от канала, на потолке плясали цветные пятна. Куртизанка отвернулась и посмотрела на воду. Темные волосы заплетены в толстую косу, одета в то же турецкое темно-красное платье без рукавов, в котором Керью видел ее в прошлый раз.

— Как думаешь, — прижалась Фабия лбом к холодной каменной колонне, — он придет?

— По-моему, ты об этом уже спрашивала, — улыбнулся Джон.

— Спрашивала, — закрыв глаза, прошептала Констанца. — И что ты ответишь сейчас?

Мужчина помолчал.

— Надеялся, — произнес нехотя, — ты расскажешь.

— Тоже ищешь? Ну вот, история повторяется. В точности. Мы ждем Пола Пиндара, — тихонько вздохнула женщина. — Ты себе не представляешь, друг мой, как я устала от вечного ожидания.

На шее гадалки сверкала золотая цепочка с красным камнем, который она все время рассеянно крутила в руках.

— После визита этого Амброза Пол провел тут несколько ночей. Но с тех пор я его не видела, если тебе интересно.

Неловкое молчание.

— Он все еще любит ее?

— Кого?

— Эту Селию Лампри.

— Мертвых нельзя любить, — ответил Керью резче, чем хотел. — Это бред.

— А ты уверен, что она не выжила?

— Для него она мертва, — холодно взглянул на куртизанку мужчина.

— Ответ истинного философа. — Констанца повернулась к нему, с усилием отгоняя мрачные мысли. — Браво, Джон Керью! Выпей бокал вина перед уходом! — воскликнула она и подошла к столику возле кровати. Там стоял поднос с хлебом и сыром, кувшин вина. Юбки тихо шуршали по голому каменному полу. — А ты? — Фабия протянула слуге Пола бокал на высокой тонкой ножке. — Ты когда-нибудь любил?