– Как жизнь? – зачем-то переспросила я. Что ж, прекрасный вопрос. Работа сделала мне ручкой, свекровь меня по-прежнему ненавидит, а мать и вовсе сошла с ума. Сын меня обманывает, а дочь не желает общаться. Муж любит футбол и юных длинноногих прелестниц. Соседи, правда, приличные, и к продавщицам я тоже не имею претензий. И что же я должна ответить? Я помолчала еще буквально секунду, а потом сказала:

– Нормально. – И повесила трубку.

Отправилась в ванную, стерла с лица косметику и завернулась в теплый уютный халат, и прежде чем отправиться спать, еще раз взглянула на себя в зеркало, подмигнула отражению и, утвердительно кивнув, повторила:

– Нормально.

От первого мужа Леся сбежала через полгода после свадьбы. Ей было только двадцать, но даже в столь юном возрасте она смогла быстро разобраться, что, кроме своей сногсшибательной внешности и, как следствие, всепоглощающего нарциссизма, ее избранник не обладает никакими исключительными достоинствами. Посему, как только у нее перестало перехватывать дыхание от его взгляда и появилась былая трезвость мышления, она упорхнула из так и не свитого семейного гнездышка, коим служил матрас в съемной комнатушке, обратно к маме и бабушке.

Второе замужество Леси вполне можно считать более удачным. Брак продлился почти пять лет, а отношения были ровными и стабильными настолько, что обоим супругам к концу семейной жизни хотелось выть на луну от скуки. Если бы не этот факт, Леся, возможно, по-прежнему создавала бы уют в совместно нажитой двухкомнатной квартире и не знала горя, но ей хотелось жить интересно. А потому двушка в центре Москвы превратилась в две однокомнатные на окраинах; тихий, спокойный человек перешел из ранга надежного мужа в ряды таких же надежных и безотказных знакомых, о которых положено вспоминать, только когда вдруг забарахлит аккумулятор или придет время сажать картошку. А сама Леся, уже тридцати с небольшим лет, бросилась на отчаянные поиски мужа под номером три.

Не то чтобы она слишком страдала от одиночества. Напротив, ей нравилось проводить время с самой собой. Во-первых, Леся и раньше не считала зазорным пойти одной в кино, театр или на выставку. В конце концов, туда за впечатлениями ходят, а не за разговорами. Во-вторых, не испытывала недостатка в общении. Работала она в крупной западной компании, вокруг – множество коллег, готовых поделиться проблемами, спросить совета, рассказать анекдот, порадовать комплиментом или просто поболтать о пустяках за кофе с сигареткой. Нет, Леся не курила всерьез. Так, баловалась иногда за компанию – эта дурная привычка была ее единственным приобретением в первом замужестве, и она никак не могла от нее избавиться, словно считала своим долгом сохранить хотя бы какое-то напоминание об этом эпизоде своей жизни. В общем, Леся была девушкой современной: одевалась по моде, речь разбавляла жаргонными словечками, читала Мураками и Вебера, любила джаз и нетяжелый рок, не испытывала недостатка в друзьях и поклонниках, владела искусством обольщения и отчаянно стремилась перевести все свои ничего не значащие флирты в нечто большее. От этого отчаяния и терпела постоянные фиаско. В этом была ее единственная несовременность.

И дело вовсе не в пресловутом желании иметь семью, детей и стать счастливой наседкой, а только в том, что Леся задалась целью обмануть судьбу, у которой на ее счет, она в этом уверена, имелись совсем другие планы. О коварстве злого рока она слышала от бабушки на протяжении последних пятнадцати лет, а властвовал этот противный персонаж над женской половиной их семьи гораздо дольше.

Началось все, как ей рассказывали, задолго до революции, когда какой-то барин влюбился в Лесину прапра-, а может, и еще больше «пра» бабку, и до того потерял голову от ее красоты, что не только освободил из крепостных, но и подарил ей половину своих угодий вместе с небольшим заводиком, на который, конечно же, по представлениям законной семьи падшая девка никакого права не имела. Барышне этой, между тем, на мысли супруги своего кавалера было совершенно наплевать, а зря. Супруга мыслями не ограничилась, решив подкрепить свое недовольство действием. Вернуть раздаренное добро она не могла, но отомстить сопернице попыталась. Отправилась то ли к гадалке, то ли к ведьме и потребовала у той наложить на разлучницу следующее проклятие: пусть, де, все ее дочки, внучки и правнучки довольствуются в жизни исключительно материальными благами, а душевного покоя и ласки мужской не знают.

Так и случилось. Бывшая крепостная родила своему барину пятерых детей. Трое мальчиков – один другого краше и здоровее – умерли в младенчестве от неведомой хвори, а дочери – невзрачные и умом не блещущие – выжили, выучились и на смену матери к руководству заводиком пришли. На добро это, конечно, нашлись охотники, и в девках состоятельные барышни не засиделись, только мужья их, женившись на деньгах, верностью не отличались и в любви не клялись. Одна из них, не справившись с унижением, утопилась, оставив сиротой маленькую дочь, а вторая посвятила себя воспитанию этой девочки, даже не попытавшись родить от своего гулящего мужа.

После революции и имение, и завод, конечно же, перешли в собственность государства, только истинная наследница, уродившаяся в бабку и красотой, и статью, с материальными благами расставаться не пожелала, а предпочла распрощаться с моральным обликом. Что такое моральный облик и каким образом его отсутствие могло помочь женщине снова разбогатеть, маленькой Лесе в подробностях, собственно, никто не докладывал, но ей хватило воображения, чтобы сделать сами собой напрашивающиеся выводы. Прабабка стала известной, дорогой проституткой, к которой захаживал не абы кто, а сами члены правительства. Встречи такие, конечно, должны были оставаться тайными и не иметь свидетельств в лице соседских ушей и глаз. Посему сначала ее обеспечили отдельной квартирой, потом тихим, непритязательным мужем – ученым, не интересовавшимся ничем, кроме поведения колорадских жуков в грозу, а затем и ребенком – девочкой, в отцы которой, конечно же, записали ученого, а истинного виновника, как водится в таких случаях, утаили. И сколько Леся потом ни предлагала бабушке сдать тест на ДНК, чтобы обнаружить ее родство с кем-то из партийных шишек того времени, Антонина Сергеевна оставалась непреклонной:

– Чем дальше от них – тем лучше, – говорила она, сжимая губы в тонкую, непримиримую полоску, что свидетельствовало о крайней степени раздражения.

А раздражаться бабушке было на что. Ее судьба из-за образа жизни матери тоже оказалась определена заранее. Не в том смысле, чтобы пойти по материнским стопам и превратиться, по ее собственному выражению, в падшую женщину, а в том, что она обязана была сделать все от нее зависящее, чтобы стать полной противоположностью. И она это сделала. Как предполагала Леся, к несчастью. Вольные нравы матери привели бабушку к решению хранить себя для одного-единственного на всю жизнь. Единственный и неповторимый отбыл на фронт через неделю после свадьбы. Через два года приехал в отпуск, подарил жене беременность и так и остался для нее на всю жизнь единственным и неповторимым, не дойдя до Берлина двадцати километров.

Бабушка о проклятии старой помещицы не думала и даже не вспоминала. Она не испытывала никакого дискомфорта от собственного решения. Работала в обкоме партии, что, конечно, учитывая специфику профессии ее матери, было довольно странным. Не иначе, тот, кто начал ее двигать по профсоюзной линии, имел веские причины на то, чтобы закрыть глаза на эту нелицеприятную страницу ее биографии. В общем, женщина была вполне успешна и довольна жизнью. Она прилично зарабатывала и дочку свою (Лесину маму) воспитывала в строгости и добродетели. Нельзя сказать, что должность партийного работника отпугивала от бабушки кавалеров. Как раз наоборот. Многие считали ее подходящим и даже чрезвычайно выгодным вариантом для совместной жизни и пробовали ухаживать. Но бабушка умела так посмотреть, так охолонуть взглядом, не произнеся ни слова, что отбивала у любого мужчины желание продолжать наступление. Спустя годы она, правда, признавалась Лесе: