Даже Гленн заметил, что достаточно просто быть астронавтом – неважно, симпатичный ты, как чертяка Скотт Карпентер, или нескладный коротышка вроде Гаса Гриссома. Когда Гас приехал на Мыс, он стал носить одежду, которая была дешевой даже по меркам Какао-Бич. Так же одевался и Дик. Оба расхаживали в синтетических рубашках навыпуск и в мешковатых штанах. В Какао-Бич царила атмосфера небрежности, но Гасу и Дику удавалось довести эту небрежность до крайности Они напоминали парней, которые встречались сплошь и рядом: в спортивных туберкулезно-синих и ярко-желтых рубахах в полоску, надетых поверх брюк цвета пятнадцатицентовой сигары. Штаны с пузырящимися складками сантиметров на десять не доходили до земли, чтобы было лучше видно зеленые армейские носки и тупоносые ботинки на шнуровке. В таком виде астронавты шли покупать комплект амортизаторов для своих «хадсонов-хорнетов» 1953 года выпусками всю субботу и воскресенье проводили за их установкой. Гас и Дик были отличной парочкой, даже по сочетанию имен. Но затрапезный вид астронавтов не отпугивал девушек. Девушки громко кричали: «Четыре внизу, три сверху» – или что-нибудь в этом роде (цифры были разные) – и смеялись как безумные. Каждый понимал, что они имели в виду» но не очень верил в это. Искушение для «летучего жокея» вдали от дома было огромное. Летняя ночь, все так легко, так небрежно. До того как на Мысе появились ракеты, Какао-Бич являлся оплотом одной из самых суровых протестантских сект, и баптистских церквей здесь было больше, чем заправочных станций. Но новый Какао-Бич, город проекта «Меркурий», стал типичным для начала шестидесятых маленьким городком, жизнь которого полностью зависела от автомобиля. Естественно, отелей в Какао-Бич никто не строил, только мотели. Даже многоквартирные дома возводились по образцу мотелей – можно было подъехать прямо к своей двери. И в мотелях, и в домах вам не требовалось проходить через общий холл, чтобы попасть в свою комнату. Незначительная архитектурная деталь, но в Какао-Бич, как и во многих других городах новой эры, один этот факт сделал для того, что позже назовут «сексуальной революцией», больше, чем противозачаточная таблетка.

По неписаному договору офицерских жен мужу тактично предоставлялась небольшая свобода в этом отношении. Естественно, военному, которого отправили на задание далеко от дома, особенно на продолжительный срок, порою бывало необходимо удовлетворить свои здоровые мужские потребности в этих забытых богом местах. Подразумевалось, что такие потребности – признак воинской доблести. Так что офицер и его жена закрывали глаза на некоторые вещи и хранили молчание – если только офицер не попадал в какую-нибудь скандальную историю и не делал ничего такого, что поколебало бы прочность его брака и семейного уклада. Эта традиция появилась задолго до того, как офицеры смогли прилетать на выходные домой, преодолевая огромное расстояние за два-три часа. Армейские традиции очень часто возникали внезапно, но умирали отнюдь не скоро, и уж этой-то традиции в Какао-Бич не суждено было умереть.

Так считал и Джон Гленн… и именно поэтому состоялось собрание в «Конакаи».

Семеро астронавтов часто запирались в своем офисе в Лэнгли, и даже секретарша не могла туда войти. Если кто-нибудь спрашивал, что там происходит, то ему говорили, что у астронавтов собрание. Собрание? Да, именно так они называли свои встречи, на которых пытались прийти к согласию по некоторым вопросам. Предполагалось, что обсуждаться будут главным образом технические проблемы. Уолли Ширра предложил устроить собрание, перед тем как пойти к инженерам и настоять на изменениях в устройстве приборной доски капсулы «Меркурия». Идея состояла в том, чтобы придать корпусу астронавтов хотя бы долю сплоченности летной эскадрильи. У парней, конечно, имелись разногласия, различия в происхождении, характере, в подходах к работе, но во многом они должны были прийти к единому мнению как группа, независимо от степени ожесточенности споров, а затем сплотить ряды – один за всех и все за одного. Была ли встреча в отеле собранием в обычном смысле, трудно сказать. Но действительно обсуждались текущие проблемы и велись ожесточенные споры.

Однажды все семеро парней приехали в Сан-Диего, на завод «Конвэйр», чтобы понаблюдать за изготовлением ракеты «Атлас». «Конвэйр» выделил им всем по комнате в выстроенном на острове Шелтер довольно помпезном, в полинезийском стиле, отеле «Конакаи». Скотту Карпентеру досталась комната с двуспальной кроватью. В тот вечер один из товарищей подошел к нему и доверительно сообщил, что в его номере есть две обычные кровати: иначе говоря, ему на вечер нужна была двуспальная кровать. Не мог бы Скотт махнуться комнатами? Скотту было все равно, и они поменялись. Скотт с улыбкой рассказал об этом забавном случае своему приятелю Джону Гленну и тут же забыл о случившемся.

На следующий день, когда они всемером собрались в гостиной номера «люкс», Гленн прочел лекцию примерно следующего содержания: интрижки с девочками, со всякими там поварихами, не идут на пользу делу. Он знал, да и все они знали, что это когда-нибудь приведет к большому несчастью. Они все на виду у публики. Им выпал шанс всей их жизни, и он не позволит скомпрометировать все дело только из-за того, что кое-кто не может держать ширинку застегнутой.

Не было никакого сомнения: Гленн говорит именно то, что думает. В гневе он был страшен. В его глазах горели четыре века протестантского сектантства, помноженные на два миллиона кругов, которые он пробежал по беговой дорожке.

Но не тут-то было. С таким же гневом на Гленна смотрел сейчас Эл Шепард. Остальным казалось, что существуют два совершенно разных Эла Шепарда, и никогда нельзя было точно сказать, с каким из них имеешь дело. Дома в Лэнгли вы видели одного Эла Шепарда кадрового офицера с ледяными вежливыми манерами. Отец Шепарда, полковник Алан Шепард-старший, был впечатляющей фигурой, и немногие осмеливались бросить ему вызов. Шепард всегда был хорошим сыном. Полковник посылал его учиться в частные школы; как и отец, Эл окончил морскую академию и стал летчиком. И хотя Алан никогда не был в бою, он считался одним из лучших летчиков-испытателей во флоте. Он отличился при испытаниях истребителей F-3H, F-8U, F-4D («Скайрэй»), F– 11F («Тайгеркэт»), F-2H3 («Банши») и F-5D («Скайлансер»). Он проделывал весьма рискованные трюки, включая первую посадку этих монстров на бывшие тогда в новинку угловые палубы авианосцев. Шеппард был первоклассным морским авиатором – жестким, сообразительным, с качествами лидера Он был женат на Луизе Брюэр, симпатичной, обаятельной и холеной женщине, настоящей леди. Она принадлежала к последователям Церкви Саентологии. Шепард был родом из Нью-Гемпшира, а в Новой Англии саентологи пользовались большим влиянием: это была одна из богатейших церквей Соединенных Штатов со своей культурной традицией, в чем-то сходной с унитарианской. Принадлежность к ней была не лишней для карьеры флотского офицера, потому что начальство традиционно относилось к религиозным взглядам с уважением. Важнее всего было окончить академию, а вторым по значимости – принадлежать к социально правильному протестантскому вероисповеданию. Выше всех в армии неофициально котировалась Епископальная Церковь (к ней принадлежали Ширра и Карпентер). Ну а Церковь Саентологии, хотя и была несравненно малочисленнее, считалась еще более изысканной. Такова в общих чертах была жизнь капитана третьего ранга Алана Шепарда, безукоризненного кадрового офицера. Но внутри этой оболочки скрывался… Улыбающийся Эл с Мыса! На самом-то деле Шепард не принадлежал к Церкви Саентологии и даже не был близок к ней. В глубине души он, вероятно, был убежденным атеистом. На первой пресс-конференции он искусно обошел эту тему, сказав, что не исповедует ни одну религию, но регулярно посещает собрания саентологов. И каким-то образом у всех сложилось мнение, что Шепард – убежденный саентолог. (Пресса, этот всегда корректный Викторианский Джентльмен, была рада истолковать данный факт в таком свете.) Да и дома Шепарду удавалось сойти за образец добропорядочного мужа, каковым его считали. Он регулярно ходил с Луизой в церковь, не пил, не курил, не сквернословил, не позволял своим губам – а губы и глаза были его самыми примечательными чертами – расплыться в широкой теплой улыбке при виде проходящей мимо хорошенькой девушки.