больнице на день-два задержаться.

Хорошо, что приезжают быстро. Меня от боли уже начинает сворачивать и потряхивать. Колют что-то и пакуют. И едва я спиной касаюсь кушетки в карете скорой, тут же отрубаюсь. Будто в бездну проваливаюсь. Может, вкололи чего, а может, силы закончились.

Очухиваюсь уже в палате. За окном светло, значит, ночь проспал уже. На соседней койке похрапывает какой-то дед.

Пошевелившись, замечаю в своей руке иглу с трубкой. Тело ноет, и это сто пудов на обезболе.

Рядом на тумбочке моя папка с документами и телефон. Дотянувшись, нажимаю боковую кнопку и смотрю на время.

Шесть утра.

Нехило я провалялся.

— Доброе утро, Герман Васильевич, — в палату входит медсестра — женщина лет пятидесяти с добрым лицом и мягкой улыбкой.

Неужто такие ещё остались в государственных больницах? И даже не в педиатрии.

Приятно удивлён.

— Здравствуйте, — пересохшее горло сипит.

— Как вы себя чувствуете? — вешает мне на палец какую-то штуковину и смотрит внимательно на цифры.

— Живой вроде. Всё же на месте?

— На месте, — улыбается. — Скоро придёт доктор и всё расскажет.

И действительно, через полчаса ко мне заглядывает врач. Сообщает, что в целом я не сильно и покорёженный. Сотряс, чуть левую почку зацепило, но в норму должен прийти быстро. Однако, новость, что мне придётся дня три-четыре минимум побыть в больнице, обрадовала не шибко.

Но делать нечего. Пишу Роману, что пока он главный, но чтобы булки не расслаблял. А потом позволяю себе отключиться. Надо спать, чтобы сил набраться, а то у меня в последнее время в принципе проблемы с тем, чтобы нормально поспать.

Так большую часть дня и дремлю. То поесть, то поспать. Вынужденный, блть, санаторий. После обеда я даже сажусь и играю с дедом-соседом в шашки.

И лишь часов в пять вспоминаю, что обещал Кате вечером заехать.

Набираю ей и поясняю ситуацию. Катя советует мне сменить больницу на частную клинику, волнуется, что я не успею оклематься к пятнице, потому что мы вместе собирались на форум. Ну и желает скорее поправляться.

Признаться, после разговора остаётся какой-то осадок. Не то чтобы мы с Катей были не разлей вода, но мне, наверное, было бы приятно, прояви она чуть больше беспокойства.

Или это я такой капризный просто стал? Совсем уж разнежился и разбаловался.

— Герман Васильевич, — минут через сорок меня будит медсестра, тронув за плечо. — К вам тут пришли.

— Женщина? — поднимаю бровь, удивляясь, что Катерина всё же нашла для меня минуту в своём плотном графике.

— Ну до женщины, как мне кажется, ей ещё далековато, — усмехается. — Но рвётся к вам так, будто от этого зависит её жизнь. Я бы одумала, что дочка, но она по имени вас…

Договорить она не успевает, потому что в дверях появляется Женя. Бледная, а на щеках румянец яркими пятнами горит. А в глазах… так просто и не перечислить… Столько волнения, страха, переживания. И всё обо мне.

У меня у самого дыхание перехватывает. В груди будто фейерверк взрывается, когда она так смотрит. Кровь начинает быстрее по венам течь, нагревается. Никто и никогда так не смотрел на меня. Ни жена, ни дочь, ни Катя.

И это не может не вызвать ответной реакции. Не пробивать все те слои, что я выстроил из логики. Резко, будто стрелой. А там всё и само обрушивается, стоит этой бреши появиться.

— Герман, — подходит спешно и застывает в нескольких сантиметрах от кровати. Пальцы подрагивают, губы тоже. — Ты… ты как?

— Теперь хорошо, — внезапно вырывается правда.

Не сдержавшись, Женя бросается ко мне на грудь, а я обнимаю её и прижимаю к себе, наблюдая, как медсестра тихо выходит. Глубоко вдыхаю запах её волос, и это работает лучше любых обезболивающих.

И совсем не Катерину ждала моя душа, совсем не её…

37

Евгения

— Это из-за меня, да? — тихо спрашиваю, утопая в его аромате, уложив голову на широкую грудь. И даже запах больницы не перебивает.

— Нет, Женя. Конечно нет.

— Неправда, — прижимаюсь теснее. Надо встать, ведь ему неудобно, думаю, вот так ютиться вдвоём на больничной койке. Тем более, что я практически лежу на нём.

— Правда, Жень. Ты не можешь быть виновата в том, что в мире живут плохие люди, понимаешь?

— Но если бы не я, ты бы…

— Женька… — прижимает мою голову к себе крепче. — Перестань.

Мы замолкаем. Мне так хорошо рядом с ним, так сильно желали этого контакта мои душа и тело, что я начинаю бояться горького момента, когда это закончится.

— Ты меня снова прогонишь? — спрашиваю прямо, а в груди всё замирает в ожидании ответа.

Герман отвечает не сразу. Молчит несколько бесконечно долгих секунд, а потом вздыхает тяжело и проводит пальцем по моей щеке до подбородка, приподнимает его и смотрит прямо в глаза.

— Нет, — говорит негромко. Смотрит без улыбки, серьёзно. — У меня нет на это сил, Жень — быть без тебя. Я сам это понял буквально сегодня. Сейчас. Только если ты сама захочешь уйти.

— Я не хочу, — мотаю головой, и слова, горячие слова, льются сами собой. — Никуда не уйду. Не хочу. С тобой быть хочу. Я взрослая, Герман. И мне всё равно на разницу в возрасте. Не одни мы такие. Не первые и не последние. Мой дедушка был старше бабушки на двенадцать лет. Знаешь, как хорошо они жили? Семья была, дети, дом построили… Чем мы хуже?

— Тише-тише, — улыбается мягко, зарываясь пальцами в мои волосы. — Вот это ты так сразу разогналась. Давай по порядку, ладно? Учёбу закончи, а там уже как жизнь сложится. Всё успеешь, Женька, и семью, и деток, и дом.

— А я без тебя не хочу, Герман, — шепчу горячо в ответ и прижимаюсь губами к его немного колючему подбородку. — С тобой хочу только. И деток, и семью, и дом.

Жаром наполняется всё тело, когда я ему это говорю. Желание, чтобы именно так всё и было, наполняет меня доверха, выплёскиваясь наружу. Потому что это чистая правда. Это то, чего так отчаянно желает моё сердце.

Наконец, он меня целует. Его губы в ранах, припухли и пересохли, но от этого мне не менее сладко. Внутри всё расцветает, душа наполняется волшебством. Глаза сами наполняются слезами, которые я не могу сдержать. Мне так хорошо!

Наверное, мы слишком увлекаемся, потому что я слышу едва различимый задушенный выдох, когда подаюсь выше к Герману во время поцелуя, чуть сильнее навалившись на его грудь.

— Ой, прости. Тебе больно? — пугаюсь и тут же отстраняюсь.

— Переживу, Жень, — снова