«Я – это совсем другое дело, – мягко ответил он. – У взрослых лис более густой мех. – Его взгляд остановился на Пайри. – Что это ты ешь, малыш?»

«Я хочу быть таким же большим, как ты! – тявкнул Пайри, срывая еще один желтый цветок. – Тогда я смогу всегда оставаться снаружи, даже в грозу!»

Папа дернул его за ухо: «Ты и станешь таким, только не оттого, что жуешь какие-то лепестки. Мы лучше найдем для вас обоих по хорошей жирной крысе».

Пайри выплюнул цветок и сразу принялся спорить: «Айле не нужна целая крыса! – Он хитро сверкнул глазами. – Она слишком маленькая! Я помогу ей справиться».

«Вот как раз потому, что я маленькая, мне и нужно больше, чем тебе! – Я легонько куснула его за заднюю ногу. – Мне крысы гораздо нужнее, чем тебе! Ведь правда, папа? А Пайри может обойтись и цветами. Самыми яркими».

Папа ткнул меня носом в ухо, но ничего не ответил и сразу отправился обратно. Мы резво бежали за ним, хватая друг друга за хвосты. Мама и бабушка уже виднелись за упавшей веткой, за которой начиналась наша территория. Дождь намочил их шкуры и сделал морды более темными. Когда папа вспрыгнул на ветку, небо стало еще мрачнее. Темно-синие тучи затянули горизонт, смешавшись с серыми. Во влажном воздухе силуэт мамы дрожал. Бабушкин мокрый мех был серебряным и золотым. Я резко остановилась, широко раскрыв глаза, а Пайри заскакал вокруг меня.

«Я слышал что-то живое! – возбужденно взвизгнул он. – То существо с прекрасным голосом! Вон оттуда… Идем за ним, Айла!»

Папа остановился на упавшей ветке рядом с мамой и бабушкой, его длинный хвост метался из стороны в сторону.

Он оглянулся через плечо: «Айла! Пайри! Вы слишком молоды, чтобы оставаться снаружи в такую плохую погоду! Быстро внутрь, там безопасно и тепло. И вас ждут сочные крысы».

Я принюхалась, опустив хвост. В слабеющем свете три лисицы на упавшей ветке выглядели размытыми, как здания, окутанные туманом. Только кончики волосков их меха сверкали, словно иней.

Папа снова что-то сказал, но его голос заглушило дождем. Он беззвучно звал нас.

«Айла! Пайри!»

Но Пайри был уже далеко от меня, он мчался сквозь траву к Большой Путанице. Я замерла на месте, и капли дождя посыпались на мою шкуру. Мама, папа, бабушка… их фигуры таяли, становились бледными на фоне темного неба. Дождь все смывал… даже сияние их ярких глаз.

Тук-тук-тук…

Время скользнуло вперед, вырвав меня из воспоминаний о недостижимом. Подальше от луны, уползающей в туман, от первого осторожного луча солнца…

– Я ничего такого не ожидал… – Голос Сиффрина плыл надо мной, его хвост все еще укрывал меня.

Я не размыкала глаз, хотя уже проснулась. Я ощущала его мягкий мех.

– Я думал, что приду в Серые земли, найду Пайри и уйду. Так мне велела Джана – чтобы я привел его к ней. Я не знал, что он настолько молод. Я не догадывался, что у него есть родные. Мне и в голову не приходило, что он всего лишь детеныш. Большинство детенышей рождаются гораздо позже…

Дыхание затрепетало в глубине моего горла. Усы шевельнулись.

– Малинта… – прошептала я, пробуя это слово на вкус. – Ты говорил, все рождаются во время малинты…

Я продолжала держать глаза закрытыми, разбираясь в путанице воспоминаний. Но лишь Пайри я видела отчетливо. Моего брата, родившегося на мгновение раньше меня, до того как на деревьях набухли почки.

– Примерно в это время, – подтвердил Сиффрин. – Когда день и ночь равны по длине, а созвездие Канисты горит ярко. Это время большой энергии и маа… именно в это время большинство детенышей присоединяются к нашему миру.

Я едва слушала его, стараясь вспомнить Пайри совсем маленьким. В первые дни жизни мы лежали бок о бок, слепые и беспомощные. Мне так хотелось вернуться в то время, когда тепло и защита были тем единственным, что я знала.

– Неужели из-за того, что мы с Пайри родились во время длинных ночей, в нас что-то не так? Что-то неправильно?

Голос Сиффрина зазвучал успокаивающе.

– Нет, не неправильно. Вы просто другие, Айла. Я ощутил это, когда прикоснулся к твоей маа. И постоянно об этом думаю. Я дурак, что не заметил этого прежде.

Я насторожила уши:

– Как это – другие?

Сиффрин молчал так долго, что я уже подумала, не заснул ли он. Наконец он заговорил очень тихо. Я еле слышала его сквозь шум дождя на дороге смерти.

– Твоя маа была ослепительна. А сквозь ее свет я заметил нечто гневное и могучее, как… как вода, что несется в Бурной реке. В тебе большая сила, Айла.

Я не знала, что и ответить. Мой нос сморщился.

– Но я маленькая, а мир так велик. Ты можешь бежать вдоль дороги смерти от заката до рассвета много дней – и так и не доберешься до ее конца.

Я вспомнила рыжевато-коричневую лисицу, которая рухнула с крыши. Может, ее тело все еще лежит на серых камнях? Я почувствовала, что сама вот-вот куда-то упаду. Правда, которую я не хотела признавать, вгрызалась в мой живот. Но я боролась с инстинктами, не в силах успокоить их.

Сиффрин теснее прижался ко мне, как будто испугался, что я могу куда-то ускользнуть, – как будто знал, что я готова была прыгнуть куда-то.

– Дорога смерти бежит и еще дальше, – прошептал он. – И кто знает, кончается ли она вообще?

Но я его больше не слушала.

Я вспоминала то, что он говорил мне прежде.

«Я выследил тебя, когда ты вернулась к своей норе и появилась та лисья стая…» Но что, если он ничего такого не делал?

Я снова подумала о том, как он испугался, когда с крыши увидел Карку. Белки его глаз стали похожи на лунные полумесяцы.

«Ты не знаешь, на что она способна!»

Все мое тело напряглось, но я не шевельнулась и осталась лежать, свернувшись, под железным баком. И глаза у меня были все так же закрыты, но живот стал твердым, словно каменный.

Наконец я тихо прорычала:

– Что ты видел около моей норы?

Сиффрин напрягся:

– Айла…

– Что такого делала Карка, пока ты стоял и наблюдал?

Сиффрин опустил хвост на землю. Сквозь мех я ощущала биение его пульса.

– Все было не так. Я ничего не мог сделать…

Я резко открыла глаза. Теперь я видела падающие капли дождя. Я все еще подавляла свои инстинкты, цепляясь за надежду, что ошибаюсь. Но предостережение бабушки уже гудело в моих ушах:

«Не доверяй никому, кроме родных, потому что у лис нет друзей».

Я скользнула глубже под бак и повернулась к Сиффрину, яростно глядя на него. Я уже знала правду, я заподозрила ее тогда, когда впервые осознала, что лица родных стираются из моей памяти. Но я собиралась заставить Сиффрина сказать это вслух.