Вскоре после визита императора Катенька простудилась, и ее положили в смольнинскую больницу, в небольшую отдельную палату. Шебеко тайно провела царя к больной (Александр, конечно же, сохранял инкогнито), и они впервые остались наедине. Как бы ни была княжна наивна, а все же она догадалась, что очень нравится императору. И после его ухода верила и не верила произошедшему, не зная, что делать.

А Вера Шебеко поехала к матери Кати и Маши, нашла ей приличную квартиру, оплатила ее и еще дала денег, сказав, что эта помощь исходит от царя, но одновременно попросила сохранить все это в тайне, чтобы в городе не возникло никаких кривотолков. Шебеко даже сказала, что это – семейное счастье Вишневских, подчеркивая, что в девичестве княгиня Вера носила эту фамилию, и именно ее прапрадед был тем самым полковником Вишневским, который привез в Петербург пастушка Алешу Розума, ставшего фаворитом, а потом и мужем императрицы Елизаветы Петровны – графом Алексеем Григорьевичем Разумовским. Княгиня Долгорукова усмотрела в последней фразе намек на Катю и поняла, что ее дочь очень нравится императору.

Что касается самой Кати, то она представляла собой истинную, эталонную смольнянку, идеалом которой всегда была пушкинская Татьяна. Поэтому она оставалась чистой, целомудренной и неприступной, чем еще более разжигала страсть Александра, не устававшего твердить ей о пламенной и нежной любви.

…В Летнем саду княжна появилась вовремя и показалась царю еще более прекрасной, чем прежде. Застенчивая и невинная красавица была подобна юной весталке-жрице языческой богини Весты, обреченной на целомудрие. Как весталка, она была невозмутима и совершенно спокойна, что сбивало с толку ничего не понимавшего Александра, перед которым почти все – и мужчины, и женщины – терялись, волновались и заискивали, добиваясь протекции. Спокойствие княжны еще сильнее интриговало императора. Наконец, благодаря настойчивым разъяснениям Шебеко и матери, Катя поняла, что она должна дать царю хотя бы маленькую надежду на то, что со временем все переменится.

А между тем постоянные посетители Летнего сада приметили статного и красивого пожилого сановника, часто гулявшего с хорошенькой молоденькой барышней. Чтобы не искушать судьбу, Варвара Шебеко предложила перенести свидания на острова – Елагинский, Крестовский или Каменный, где их еще ни разу не видели. Так они и сделали, продолжая встречаться до самого конца 1865 года, а потом и всю зиму 1866-го. За это время Катя привыкла к императору, но ее страшно смущало то, что Александр Николаевич был на 30 лет старше. Это тоже сильно мешало ей, 18-летней, чувствовать себя естественно.

И все же княжна полюбила его. Это случилось после того, как однажды при встрече царь показался ей несчастным и нуждающимся в ее поддержке, в ее жалости и сострадании. Поначалу именно эти чувства определили перемену в ее отношении к Александру. Почувствовав, что она необходима этому человеку, именно человеку, а не царю, Екатерина Михайловна совсем по-другому взглянула и на самое себя, ощутив, что она уже не инфантильная смольнянка, а женщина, готовая к глубочайшей самоотверженности.

Первое покушение

В четвертом часу дня 4 апреля 1866 года Александр прогуливался в Летнем саду. Окончив променад, он вышел за ворота, где стояла его коляска, и только собрался сесть в нее, как вдруг рядом появился молодой мужчина и направил пистолет прямо ему в грудь. Но один из стоявших возле него зевак сделал резкое движение рукой (потом утверждали, что он ударил стрелявшего по руке). Раздался выстрел, но пуля пролетела мимо. Жандармы и некоторые из очевидцев случившегося бросились на стрелявшего и повалили его. «Ребята! Я за вас стрелял!» – кричал террорист. Александр приказал отвести его к экипажу и спросил:

– Ты поляк?

– Русский, – ответил террорист.

– Почему же ты стрелял в меня? – удивился царь.

– Ты обманул народ, обещал ему землю, да не дал.

– Отвезите его в Третье отделение, – сказал Александр, и стрелявшего вместе с тем, кто вроде бы помешал ему попасть в царя, повезли к жандармам.

Стрелявший назвал себя крестьянином Алексеем Петровым, а другой задержанный – петербургским картузником Осипом Комиссаровым, происходившим из крестьян Костромской губернии. Среди благородных свидетелей случайно оказался герой Севастополя генерал Э. И. Тотлебен, заявивший, что отчетливо видел, как Комиссаров подтолкнул террориста и тем спас жизнь императора.

Александр с места покушения отправился в Казанский собор, где горячо поблагодарил Бога за свое чудесное спасение. А вокруг Зимнего дворца уже собралась ликующая толпа, встретившая его криками «Ура!» и не расходившаяся до полуночи. Вечером во всех церквах прошли благодарственные молебны, а во дворце собрались члены Государственного совета, сенаторы, министры и генералы, тоже кричавшие «Ура!» и непрерывно поздравлявшие Александра с чудесным избавлением от смерти.

Офицерская газета «Русский инвалид» вскоре сообщила, что 4 апреля вечером, перед спектаклем, зрители потребовали исполнить гимн, и оркестр исполнял его трижды, а публика махала платками и шляпами и тоже кричала «Ура!».

В середине первого действия все взоры вдруг обратились на купца, сидевшего у амфитеатра, который, по слухам, был очевидцем случившегося у Летнего сада. В антракте зрители окружили свидетеля покушения и попросили рассказать о том, что он видел. Купец, встав перед первым рядом, стал рассказывать, и у рампы тут же собрались актеры в сценических костюмах и в гриме, бутафоры и плотники, а когда рассказ был окончен, то весь театр запел гимн: «Боже, Царя храни!»

Подобные демонстрации происходили в то же самое время и в других театрах Петербурга, а также везда, где служились молебны или происходили собрания. Тем более радостно и торжественно отмечали «чудесное избавление Государя» в Зимнем дворце, где при огромном стечении народа Александр обнимал и целовал своего «спасителя», а затем возвел Осипа Ивановича Комиссарова-Костромского в потомственные дворяне. Из уст в уста передавали, что Осип Иванович родился в селе Молитвино Костромской губернии, в 42-х верстах от знаменитого села Домнино – родины Ивана Сусанина. И конечно же, нового спасителя тут же стали называть «вторым Иваном Сусаниным».

Не менее торжественно и бурно отметили «подвиг» Комиссарова и в Москве. В его честь в Английском клубе был устроен грандиозный банкет, сам он был избран почетным членом, а московское дворянство поднесло Осипу Ивановичу золотую шпагу. Ревность дворянства воистину не знала границ: в честь Комиссарова была объявлена подписка на сбор средств, чтобы купить для него имение. Дворяне быстро собрали деньги и купили Осипу Ивановичу и дом, и усадьбу. Да только, сделавшись помещиком и богачом, бывший картузник запил и в пьяном виде повесился.

А доставленный в Третье отделение террорист лишь на шестые сутки сознался, что он – вовсе не крестьянин Петров, а саратовский дворянин Дмитрий Владимирович Каракозов. Следствие по его делу было поручено особой Комиссии во главе с М. Н. Муравьевым, и тот вскоре дознался, что за Каракозовым стоит революционная организация – Московский кружок, возглавляемый его двоюродным братом Н. А. Ишутиным, вольнослушателем университета. Тот установил связи с разрозненными подпольными кружками разгромленной революционной организации «Земля и воля», вдохновителем и устроителем которой был Чернышевский, а заграничными помощниками и единомышленниками – Герцен и анархист М. А. Бакунин.