Третья же дочь, Розанна, — продолжал мистер Эркарт, — была слеплена из другого теста. Настоящая красавица, она чудесно пела и танцевала, была необычайно привлекательна и избалована. К ужасу родителей, она сбежала из дома и подалась на сцену. Имя ее вымарали из семейной Библии. Девушка оправдала худшие их опасения — сделалась любимицей великосветского Лондона. Под сценическим псевдонимом Креморна Гарден она одерживала одну скандальную победу за другой. И при этом была умна, не какая-нибудь Нелл Гвин.[60]У нее была мертвая хватка. Она брала все: деньги, драгоценности, appartements meubles,[61]лошадей, экипажи и прочее — и все это обращала в капитал. Расточала она исключительно свою благосклонность, считая это разумной платой за все блага, и с этим трудно не согласиться. Я не знал Креморну Гарден в пору ее расцвета, но вплоть до удара, разрушившего ее разум и тело, она сохраняла остатки необыкновенной красоты. По-своему она была очень проницательной старушкой и притом с железной хваткой. Ее цепкие ручки, маленькие и пухлые, никогда ничего не выпускали — разве что в обмен на кругленькую сумму. Вы наверняка знаете этот тип.

Короче говоря, старшая сестра, Джейн, которая вышла за учителя, не пожелала иметь дела с паршивой овцой. Они с мужем оградились со всех сторон своей добродетелью и содрогались, завидев позорное имя Креморны Гарден на афише перед «Олим-пиком» или «Аделфи».[62]Письма они отсылали ей обратно нераспечатанными и даже отказали от дома, но апофеоз наступил, когда Генри Браун попытался выставить ее из церкви на похоронах своей жены.

Мои бабка и дед оказались не такими пуританами. В гости к ней не ходили, домой не приглашали, но время от времени брали ложу на ее спектакли, послали приглашение на свадьбу сына и вообще вели себя вежливо, хотя и отстраненно. Вполне естественно, что Креморна Гарден поддерживала знакомство с моим отцом, а когда пришло время, поручила ему свои дела. Он считал, что собственность есть собственность, каким бы путем она ни приобреталась, и частенько говорил, что если бы адвокаты отказывались управлять «грязными» деньгами, то половине клиентов пришлось бы указывать на дверь.

Пожилая леди ничего не забывала и не прощала. Одно упоминание Браунов и Бойзов приводило ее в бешенство. Поэтому, задумав написать завещание, она внесла в него параграф, который сейчас перед вами. Я обратил ее внимание на то, что ни Филипп Бойз, ни Артур Бойз, в сущности, не имели никакого отношения к ее травле, но старые раны, видимо, не затянулись, так что она и слышать не хотела о Филиппе. Я составил завещание так, как она хотела; откажись я, вместо меня его бы оформил кто-то другой.

Уимзи кивнул и погрузился в чтение завещания, которое было датировано восемью годами ранее. Единственным душеприказчиком назначался Норман Эркарт; кое-что отходило слугам, что-то — театральным благотворительным фондам, а далее говорилось:

Все остальное принадлежащее мне имущество, где бы оно ни находилось, я завещаю моему внучатому племяннику Норману Эркарту (владельцу адвокатской конторы на Бедфорд-роу), после смерти которого оно должно быть разделено между его законными детьми; если же упомянутый Норман Эркарт скончается, таковых не оставив, передать все мое имущество в (список перечисленных выше благотворительных организаций). Данное распоряжение служит знаком моей благодарности за заботу, оказанную мне упомянутым Норманом Эркартом и его покойным отцом Чарльзом Эркартом на протяжении всей их жизни, а также гарантией того, что никакая часть моего имущества не достанется моему внучатому племяннику Филиппу Бойзу или его потомкам. С этой целью, а также дабы указать на бесчеловечное обращение со мной семейства Филиппа Бойза, я в качестве своей посмертной воли предписываю упомянутому Норману Эркарту не уделять, не одалживать и не передавать упомянутому Филиппу Бойзу никакой доли доходов, полученных упомянутым Норманом Эркартом в течение всей жизни благодаря моему наследству, равно как и не использовать это наследство никоим образом с целью помощи упомянутому Филиппу Бойзу.

— Хм! Яснее некуда, — сказал Уимзи, прочитав. — Да, злопамятная особа.

— Весьма — но что прикажете делать со старыми дамами, которых ничем не урезонить? Она очень внимательно проследила, чтобы формулировки были достаточно четкими, и только потом согласилась поставить свою подпись.

— Филипп Бойз, должно быть, ужасно расстроился, — предположил Уимзи. — Благодарю вас. Я рад, что увидел этот документ, — он делает мою теорию о самоубийстве куда правдоподобнее.

В теории оно, может, так и было; только вот теория гораздо хуже, чем хотелось бы, согласовывалась с тем, что Уимзи успел выяснить о характере Бойза. Сам он скорее склонялся к предположению, что к самоубийству Бойза подтолкнуло неудачное свидание с Гарриет Вэйн. Но и эта версия была небезупречна. Уимзи не верилось, что Бойз к тому моменту продолжал питать к Гарриет Вэйн столь нежные чувства. Хотя, возможно, ему просто не хотелось думать о покойном хорошо. Уимзи опасался, что его собственные чувства начинают мешать здравому размышлению.

Он отправился домой и принялся читать гранки романа Гарриет. Писала она прекрасно — не поспоришь, но бесспорно было и то, что она слишком много знала об использовании мышьяка. Вдобавок в книге фигурировала пара художников из Блумебери, живущих идеальной жизнью в любви, веселье и бедности; однако всему этому приходит конец, когда молодой человек умирает от отравления, оставив возлюбленную безутешной, но жаждущей мести. Уимзи поскрипел зубами и отправился в тюрьму Холлоуэй, где едва не устроил сцену ревности. К счастью, ему на помощь пришло чувство юмора — правда, к тому моменту он совершенно измотал свою подзащитную перекрестным допросом и чуть не довел ее до слез.

— Простите, — сказал он, — на самом деле я вас страшно ревную к этому Бойзу. Понимаю, что не должен, но ничего не могу с собой поделать.

— Ревнуете, — сказала Гарриет, — и никогда не прекратите.

— А раз так, со мной будет невозможно жить. Вы это хотите сказать?

— Вы были бы очень несчастны. Не говоря уже о других отрицательных последствиях.

— Но послушайте, — возразил Уимзи, — если бы вы вышли за меня замуж, я бы перестал ревновать, потому что знал бы, что я вам нравлюсь и так далее.

— Вам кажется, что вы бы перестали. Но это не так.

— А что, у меня был бы повод? Думаю, нет. С чего бы? Это ведь все равно как жениться на вдове. Неужели все вторые мужья ревнуют?

— Не знаю. Но жениться на вдове — не то же самое. Вы бы никогда не смогли мне доверять, и ничего бы не вышло.