А когда фен, словно по мановению кнопочки феи, утих, наступила послеобеденная мертвая тишина для всего роя шмелей, жуков и саранчи. Послеобеденная блаженная сиеста.

И хотя еще какое-то время в ушах обалдевшего Абдула стояло жужжание, а потом еще и шуршание метелки Сарижат, которой она стряхивала волосы с шеи и с завязавшихся на глазах среди волос, прямо на грядке-шее, двух желтеньких, очень похожих на маленькие дыньки ушей, Абдул готов был поклясться, что Сарижат стряхивает лепестки роз вместе с заснувшими в них насекомыми, – такая была тишина. И они падали на пол, словно в камерах Гиммлера.

“Такая мертвая тишина, – подумал Абдул, – может быть только в тихий мертвый час или первую ночь после сотворения мира. Когда цветы ждут семенного оплодотворения, но где же он, долгожданный летний дождик – первозданное чудо?”

Вот так Абдул был убит и вновь воскрес. Ибо капли одеколона из пульверизатора были настолько ободряющи и освежающи, словно вслед за упавшими пчелами с неба колючими, но безвредными шипами посыпались их ни к чему не пригодные после осеменения жала. И это была ободряющая живительная влага, насыщенная блаженным запахом бейрутских роз.

Выходил Абдул из парикмахерской помолодевшим лет на пять. Ведь как приятно после парикмахерской пройтись по летней провинциальной улице. Июль, травы, налитые соком солнца, прогибаются под собственной тяжестью. Клонятся к красной потрескавшейся земле, словно целуют икону, словно кладут головы своих дурманящих соцветий на плаху.

А тебя в это время переполняет непонятно откуда взявшаяся тяга к жизни. Ветер ласково, словно нежные пальцы Сарижат, гладит по коротко стриженным волосам. Стрижи летают над пустырями, то стремительно взмывая к голубым небесам, то камнем падая к разноцветным мусорным кучам. Пригнувшиеся к земле пестрые домики готовы гепардом прыгнуть через сетку-рабицу, огораживающую палисадник. Пустые и битые пивные бутылки – как зеленые волнистые попугайчики, а пьяницы рядом с ними – как пытающиеся встать на задние лапы обезьяны. И все это надо постичь, схватить. Потому что ты смотришь на это будто в первый раз, вновь открывшимися после казни глазами.

Ароматы экзотичных трав, духов и лаков уже не кажутся опасными. Они вдохновляют на открытие новых стран. А для путешествия пригодны даже пустая проржавевшая и поросшая репейником кабина допотопного грузовика да руль, прикрученный к поваленному дереву американского клена.

Но особенно вдохновляют женщины – самый источник жизни. Они радуют глаз, словно море на берегу пустыни. Каждая из них – как прохладное дерево, и ты чувствуешь это, мысленно входя в прохладу дерева и даже арки в метро. Каждая из них манит в море, в путешествие, в сказочные неизведанные страны. Ну, лучше всего путешествовать не на метро, а своими ножками прямо под палящими лучами солнца. Идти за какой-нибудь красоткой, чувствуя, как горячо ее тело, ощущая всю его липкость в страстных объятиях июля, и вот оно уже липнет к полупрозрачным простыням подобно тому, как сейчас липнет к легкому летнему платью…

Так Абдул вновь мысленно прелюбодействовал, потому что знал, что в конце недели пойдет к парикмахеру-палачу. И надо будет вновь исповедываться, рассказывая какую-нибудь новую историю-фантазию обо всех симпатичных девушках, встретившихся в автобусах, трамваях, троллейбусах, просто на остановках и платформах метро, в кафе, магазинах. Да и во всех других злачных местах лукаво подмигнувшей ему судьбы.

Ну чем не жизнь – скажите, пожалуйста?! Пусть даже жизнь длиной в неделю. Пусть даже жизнь, в конце которой предстоит умереть.

И только раз, когда приключений из-за ленивого летнего дождика и ленивого летнего настроения было не очень много, Абдул спросил у Сарижат:

– А с тобой что-нибудь этакое случается, к тебе приходят интересные мужчины?

И тогда Сарижат рассказала ту историю о галантном юноше в костюме, который попросил постричь его очень коротко и быстро, потому что он опаздывает на свидание с любимой, и о том, как она увидела, заглянув сверху в вырез блузы с пуговичкой на воротнике, что этот галантный кавалер на самом деле женщина.

– И тут у меня случился шок, – добавила в конце своей истории Сарижат.

– А у тебя не случается шока оттого, что я подобно красавице Шахерезаде рассказываю тебе захватывающие истории? А ты подобно падишаху Рашиду аль Гаруну слушаешь меня, убивая снова и снова?

Это был их последний разговор, потому что, придя в парикмахерскую спустя неделю, чтобы получить причитающуюся долю наказания, Абдул не обнаружил своего палача, а лишь собственное сиротливое отражение в полумраке неосвещенного пыльного зеркала, пронизанного блеском ножниц, да грозный взгляд, брошенный мужем Сарижат.

Этот взгляд настолько поразил Абдула своей ненавистью и даже какой-то восточной изощренной жестокостью – аж мурашки по коже да волосы дыбом, – что Абдул подумал: ну, ни дать ни взять – настоящий бербер, настоящий грозный убийца пустынь, где нет места иным чувствам и иной интонации.

Бербер – от римского слова “барбар”, что значит “дикарь, варвар”. Но в переводе с турецкого “бербер” – парикмахер, брадобрей, цирюльник. Для полной объективности картины остается выяснить, как в глазах турка будет выглядеть французский парикмахер-брадобрей. Вполне возможно, он будет выглядеть неисправимым варваром. Ведь он сбривает бороды, в которых вся красота и мудрость мужчин. А кроме того, зачем-то производит в своей цирюльне кровопускание, исполняя дикие обязанности западного бербера.

“Ладно, – подумал Абдул, оробев тогда от неприятного взгляда бербера, – зайду в другой раз, завтра”. Но и в другой раз брадобрейки, самой нежной и доброй по части бород, особенно по сравнению с мужем, не было – только сиротливо смотрело пыльное тусклое зеркало, за пылью которого, видимо, как за песчаной бурей, скрылось солнце, изредка проблескивая сверкающим лезвием ножниц. И опять Абдул сквозь эту пыль и полумрак поймал в отражении неприязненный взгляд бербера.

Но на этот раз Абдул почти не обратил на него внимания, гораздо больше испугавшись того, что их последний разговор с Сарижат о метаморфозах женщин и мужчин в нынешнем мире напугал бедняжку. Что она, осознав всю неестественность, а значит, и порочность для традиционного востока их взаимоотношений, решила прекратить их одним махом. Ведь что-что, а сказки о Шахерезаде она наверняка читала как пособие по любви и женской хитрости на всю оставшуюся жизнь.

А что делать, успокаивал себя Абдул, будто успокаивая Сарижат, будто она рядом и слышит его сейчас, если мир под взаимным проникновением культур безвозвратно меняется. Что делать, если лучшим рэппером стал белокожий Эминем, лучшим игроком в гольф чернокожий Тайгер Вудс, лучшим брадобреем в округе бербер, лучшим футболистом другой бербер, падишахом стала женщина, а чемпионом мира по верховой езде на верблюдах некто под французской фамилией Кокто.

– Вы что-то хотели спросить? – буквально прервал размышление Абдула Салават.

– Ничего, – спокойно ответил Абдул. – Я просто хотел постричься.

– Я могу вас постричь.