Когда Сарижат в первый раз стала намывать волосы Абдулу, у него было такое ощущение, будто из его черепа, на котором только и есть примечательного – что барханы перхоти, песок высохшей кожи, вдруг пробился живительный родник, прямо из мягкого темечка. Так неожиданно было чувствовать неизвестно откуда взявшуюся, как источник Зам-Зам, воду. Ведь руки пребывали в абсолютном покое созерцателя. И так было хорошо.

Абдул вновь закрыл глаза, представляя себе всех девушек, которых он встретил и мысленно соблазнил на морском побережье или прямо в душе курортного отельчика Зинганы, уже без купальников. Или внутри хаманов – турецких бань. Вода смывала его грех, очищая перед смертью. И это тоже было приятно.

Впрочем, все хорошее, как и любая сладкая боль, быстро проходит. Безжалостно оголив шею, Сарижат стала стричь приятные воспоминания, прикасаясь к теплой живой коже холодной сталью ножниц. Ведь если только представить, что волосы – хранители некой сакральной информации, то становится понятным, почему большинство пророков и мудрецов были самыми настоящими волосатиками. И почему преступников обривали, отгораживая от общества, давая шанс избавиться от греховного прошлого накануне новой жизни. Отречься и забыть личный чувственный опыт на пороге перевоплощения.

Так же и время безжалостно вырывает из нашей памяти самые томительные своей сладострастностью минуты. Ведь ножницы такой же инструмент времени, как топор – инструмент палача. Как оказалось на поверку, Абдул помнил очень немногое из своего детства – когда он был беспредельно счастлив под опекой мамы.

– Все в порядке? – спросила Сарижат, обратив внимание на грустный сосредоточенный взгляд Абдула.

– Да, все в порядке, – посмотрелся Абдул в зеркало: вроде голова на месте и он не сильно изменился, хотя столько воды уже утекло.

– Если что-нибудь вам придется не по вкусу, – продолжала показывать сервис Сарижат, – вы мне сразу скажите. Я же не знаю, как вас стригли раньше…

– Нет, все в порядке, – успокоил щепетильного клиентообрезателя Абдул. – Я просто задумался.

– О чем, о прическе? – Сарижат была в меру любопытной парикмахершей.

– Нет… – Абдул второй раз с момента прихода с любопытством посмотрел на наложницу ножниц. – Об одной женщине.

– О, у вас есть невеста?

– Была… – И Абдул рассказал Сарижат о своей невесте Индире – все как есть. Потом это вошло в привычку. Каждый раз перед виртуальной казнью Абдул делился с Сарижат своими любовными переживаниями, словно исповедывался перед неминуемой смертью. А сейчас, рассказывая о своей бывшей невесте Индире, он вдруг стал ощущать, что к его локтю и предплечью все чаще и чаще прикасается мягкая плоть живота и бедра заслушавшейся женщины. Причем чужой женщины.

Абдул сразу же прочувствовал всю пикантность ситуации. Он рассказывал об интимной стороне своей личной жизни едва знакомой Сарижат, которая стоит к нему на непозволительно близком расстоянии и почти обнимает руками.

Впервые Абдул с вожделением посмотрел на ноги своего палача – не на высоких ли они шпильках, и увидел выскользнувшую из-под халата коленку.

Это была очень женственная, округлая, пухлая, восточная, какие еще тут могут подойти эпитеты, с ухоженной, умасленной кожей коленка.

“Падишах” в переводе с персидского значит “нога шаха”. То есть мы все, валяющиеся в пыли, ниже ступни нашего бесподобного. Мы все недостойны даже мизинца на ноге нашего несравненного, не то что его колена. Так и парикмахерша Сарижат вмиг из простого палача превратилась для Абдула в повелительницу – “Казнить нельзя помиловать”. И запятые сыплются на пол ворохом волос – поди разберись.

Спроси Сарижат сейчас, о чем я думаю, отвел Абдул смиренно глаза от лучезарной коленки, обязательно расскажу, что осмелился взглянуть на ее ножку. Ведь у нас, обыкновенных смертных, не должно быть тайн от своего повелителя. Разве те части тела, к которым мы позволяем прикасаться парикмахерам, – они не интимны? Разве шея, и особенно уши, чаще всего не спрятана под прядями волос? А у парикмахеров, как и у падишахов, в отличие от обыкновенных смертных есть уникальная возможность заглядывать в уши своим клиентам, знать, что там накопилось, и это не может не возбуждать чувства уважения и страха.

– Интересно, – сказала парикмахерша после рассказа Абдула, – теперь, постригшись, вы сможете вернуться к своей невесте?

Абдул уловил нотки сожаления в голосе Сарижат.

– И чтобы все прошло без помарок, осталось сделать несколько небольших штрихов. – Взяв бритву-опаску, наложница ножниц прижалась вплотную к спине раба и нагнулась так близко, что Абдул уловил запах волос или, быть может, даже губной помады Сарижат. – Так лучше соскребается, – объяснила она и, видимо, боясь поранить нежную кожу за ухом Абдула, часто-часто задышала.

“Странно, – подумал Абдул, – мама меня всегда брила машинкой”. Но тут же вновь сосредоточился на запахе, пытаясь определить, что же тот ему напоминает.

И вдруг Абдул осознал, что находится в райском саду детства. Что он мальчишкой-сорванцом залез на высокую ограду и заглядывает в сад соседского дома Семирамиды-ага с сильно бьющим в нос запахом смеси всевозможных овощей, ягод, цветов и пряностей, что разбросаны на грядах вперемешку: баклажаны, маргаритки, арбузы, базилик, цинии, корица, дыни, мята, перец, помидоры, гвоздика, тмин и тыквы. Там женщины и девочки рыхлят землю под посадки: турецкий горох – чечевицу востока или индейский маис – кукурузу запада. Девочки небольшими мотыгами, скорее, скребли борозды, чем рыхлили землю, низко нагибаясь к ней.

А Абдул подглядывал за ними. Но, с другой стороны, разве он, Абдул, не прикасался своими интимными историями к ушам Сарижат? Так, может быть, это он ее повелитель, а она его прислуга, иначе стала бы она так часто-часто и глубоко дышать от страха?

Оторвавшись от Абдула, Сарижат взяла со столика филировочные ножницы и начала филировать прядки волос, словно подстригая кусты бейрутских роз или срезая тяжелые гроздья розового винограда. И ее помада еще больше заблагоухала бейрут-скими розами.

– Все, – сказала секунду спустя Сарижат, – сейчас будем делать укладку.

И выдавив на нежные пальцы воск или гель, похожий своей вязкостью и липкостью на восточные целебные масла, на ароматические благовония, на варенье из лепестков роз, тут же начала наносить его на волосы и даже яростно втирать в кожу головы, превращая всю поверхность ее в огромное живительное темечко-семечко, из которого вот-вот должен был выбиться огромный, как кочан капусты, волшебный цветок.

А воск и варенье не могли не привлечь к себе шмелей – предвестников жарких ветров. И, как подтверждение вечного весеннего круговорота, фен дыхнул адским зноем пустыни Гоби и заурчал внутренним суетливо-беспокойным движением осиных гнезд с характерным потрескиванием, свойственным статическому электричеству и полчищам гонимой голодом саранчи.

Но как бы ни было страшно – насадка брашинга, напоминающая чудовищного жука под увеличительным стеклом, через которое, должно быть, солнце светит в эти жаркие края, насадка брашинга бережно своими цепкими лапками касалась лишь волос, не задевая корней, словно боялась надломить стебель и обрушить лепестки. И это было великое искусство укладки Сарижат.