– Звать-то как, добры молодцы?

– Ивашкой и звать, – скромно улыбнулся старший.

– Стенькой кличут, – добавил младший.

– А по отцу?

– А по отцу – Вольговичи… Да только негоже простым по имени-отчеству зваться[59], – потупившись, продолжал старший.

– Ты, Ивашка да Стенька Вольговичи, мне решать оставьте: как гоже, а как – нет, – отвечал пенсионер, поднимаясь на крыльцо. – Бог вам в помощь.

– Благодарствую, Николай Сергеевич, – отвечали оба.

Усмехаясь, Булыцкий поднялся в импровизированный класс, где его уже поджидали отроки.

– Ох, и шибкие, – покачал головой он, доставая из сундука необходимые принадлежности: длинную прямую ветку, служившую указкой, выдубленные шкуры с нарисованными на них картами Европы и Европейской части России, Московского княжества и карты Золотой Орды с улусами. По памяти все, конечно, но уже лучше, чем ничего. Расстелив шкуры на столе, преподаватель развернулся и тут же встретился взглядами с Фролом, подошедшим на занятие. Как всегда, зыркнув исподлобья, тот, покорно скрестив руки, приготовился слушать.

– Ну что, мальцы, – поспешив отвести взгляд от служителя, преподаватель начал урок. В этот раз сфокусировав внимание на важности наличия выхода в море и на морских баталиях, начиная от походов финикийцев и блестящей зачистки Помпеем акватории Средиземного моря от разгулявшихся пиратов и заканчивая рассказами о битве при Милах, в которой карфагеняне потерпели сокрушительнейшее поражение от римлян, и повествованиями о штурме Сиракуз и о применявшихся при обороне механизмах Архимеда, вскользь упомянув и про паровую пушку Архимеда, ненавязчиво так упомянув, что еще до Рождества Христова язычники то ведали, чему православные только сейчас начинают поучаться. А раз так, то прилежность в изучении наук – ключ к мощи Великого княжества Московского, которому в Великую Русь вскоре уже вырасти суждено. А там уже, глядишь, и пушки, те, что у Дмитрия Ивановича для усмирения ворогов, на корабли поставите, да не только по тверди земной, но и в морях хоругви с ликом Христовым поднимут.

– А как так? На лодье, да орудия твои возить? – выслушав рассказ, поинтересовался Василий Дмитриевич. – Да хоть бы даже и лодья… Пушка, та и сама тяжела, а как пальнет, так и беды не миновать.

– Ты, княжич, гляжу, в тятьку. Смышлен. Перевернет, конечно. Так на то и знания, чтобы корабли такие строить, что хоромы! Такие, которым в морях страху и нет ни от кого! Да и пушки рознь друг другу. Есть и маленькие, а есть и громады. Такие, что и наши – крохи невелички.

– И что, на суда такие?

– Да.

– И в океан?

– Ну, да.

– А не боязно? – насупился подросток. – Вон, в океянах, говаривают, чудища водятся.

– Кто говаривает?

– Все, – парнишка, повернувшись, посмотрел на откровенно скучающего Фрола.

– Воистину чудища, – неожиданно резво отреагировал тот. – Из Раю изгнанные Господом Богом самим, – монотонно прогудел тот. – Латиняне вон, и те сказывают.

– Окаянные то говорят, – проворчал в ответ пожилой человек. – Да их и дадоны всякие слушают. Сами-то латиняне не по рекам ходят, да по морям, вестимо. Еще малость самую, так и нам не угнаться за ними будет, – поглядывая на священнослужителя – а как он отреагирует? – продолжал стращать пришелец. – Так и получится, что нам, упаси Бог, у латинян учиться придется.

– Сам же только что и говаривал: хоругви с ликом Христа в море поднимем, – перекрестившись, отвечал служитель.

– Коли все как ты будут, так дальше помыслов о том и не двинемся. Все чудищ неведомых страшиться будем!

– На все воля Божья, – прогудел в ответ Фрол. Трудовик промолчал, наперед зная: себе дороже будет вступать в такой спор.

– Ты обещал, – прервал неловкую паузу княжич, – что дашь мне лодий! Так и где они?!

– Словоблудие – грех, – снова проснулся Фрол.

– А чудища твои как? – уже не скрывая раздражения, фыркнул преподаватель.

– На все воля Божья!

– Тьфу на тебя! – разозлился преподаватель. – А тебе лодьи будут. Спрошу у князя: благословит если, то и пойдем на Плещеево озеро. Там и неглубоко[60], и есть где лодьям развернуться! Что, мальцы, будете со мной науки судоходные осваивать?! – Притихшие на время спора пацанята ответили радостным воем. – Вот и славно, – усмехнулся трудовик. – Перетолкую я с великим князем, чтобы и тебя с нами, – мстительно закончил пришелец, глядя на разом напрягшегося служителя.

Урок на том и закончился. Дети, выслушав увлекательную историю, умахнули в разбитый за стенами Кремля лагерь, чтобы там, под приглядом Тверда и Милована, осваивать дальнейшие премудрости ратного дела, Фрол – по своим заботам, а Булыцкий собрался на грядки взглянуть: как там дела?

На улицах было традиционно многолюдно. Народ сновал по улочкам, приветливо здороваясь со встречными и то и дело останавливаясь, чтобы обсудить те или иные новости. Задорно прикрикивали мокрые от напряжения «потяги», таскающие шаткие кузовки, в которых, высокомерно поглядывая на толпу, катались по своим делам купцы, ратных дел люд да горожане из тех, что побогаче. И над всем этим возвышалась грозная и неприступная каменная стена, надежно укрывшая собой сердце стремительно крепнущего княжества.

Встретив нескольких знакомых и притормозив, чтобы лясы почесать, преподаватель наконец на мост вырулил, на котором, уже крестясь и отбивая поклоны, сидели ряды нищих, выпрашивающих милостыню. Булыцкий мимо проскочил, даже и не глядя в их сторону. Что мог, он уже сделал, и подавляющая часть ныне сидящих здесь могла бы найти себе местечко в одной из установленных пришельцем артелей, но не сделали этого, отдав предпочтение попрошайничеству. Не хотелось, конечно, судить, но и жалости к этим людям за то и не было и в помине. К тем была, кто зиму не сдюжил. А таких не счесть сколько! Вон кладбища у церквей за зиму как пополнились! Хоть и общие могилы уже копали, а все одно не хватало места. Так то – городские. А в посаде безымянных могилок? Так и пересчитать их никто не возьмется! А в монастыре Троицком в лазарете[61]народу еще сколько было! Тут тебе и богатые горожане из окрестных городов едущие. Те, кто, захворав, спешил на поклон к Сергию, чтобы тот за спасение души помолился. Кто-то из безнадежных, понимая, что век свой откоптили, хотели перед смертью перед старцем исповедаться. А заодно и в ставший таким знаменитым лазарет попасть, рассчитывая, что там, с Божьей помощью, все-таки перемогут хвори тяжкие. Ну и посад вокруг разросся; народу будь здоров осело вокруг места покойного. Оттуда – доходяги, коих монахи, призрев, отхаживали! Кто помороженный, кто с голоду чуть живой, кто с хищником в чаще повстречавшийся; вон перед нашествием Тохтамыша зверья этого сколько поразвелось! А за лето, мертвечину почуяв, еще понабежало! А зимой так вообще – раздолье! Вон аж ратников в леса отправлял князь, чтобы повырезать зверюг этих. А иначе – беда! Настолько осмелели, что и в двери лачуг скрестись начинали, не опасаясь ничего! Вот и получалось, что не оружие да не лихие, коих и в глаза, честно сказать, никто не видывал, но хищники переселенцев на местах удерживали. Оно так спокойней было. Ну да и бояре приструненные теперь потише себя вели и в дела государственные без наказа княжьего и носу не казали, ограничиваясь лишь тем, что за землями, вверенными им Донским, следили: чтобы, не дай бог, не побежал люд да с голоду дохнуть не начал. Оно ведь как князь решил: перед нашествием слух пустив, не стал удерживать тех, кто Москву да посад, правом отхода воспользовавшись, решили покинуть. Ну и Бог вам судья, мол. Тогда все покладистости княжьей подивились, да потом только поняли, что не мягкотелость то была или страх, но план четкий. Уже через месяц Дмитрий Иванович на пару с Тохтамышем беглецов своих настиг; и тогда уже никого не пощадил[62], кого вырубая, да холопов в полон собирая, чтобы затем разом у родственника своего и выкупить, а кого – и таких большинство было – крест целовать заставив, на новые земли пересадил. Дело к чему идет, поняв, переполошилось уже большинство из московского боярства и, пользуясь отсутствием Дмитрия Ивановича, смуту поднять попыталось, да только попусту все! Не зря же Дмитрий Иванович в столице Владимира Храброго оставил! Тот, опираясь на сохранивших верность людей, на корню задавил бунт тот. Далее, как по нотам: самых буйных – в княжество Рязанское, где роптал Олег, недовольный, что силою его крест целовать заставили. Да не просто так отправляли, но так, чтобы земли они получали на границе с княжеством Московским[63]. А рязанских – в Москву. Поближе к стенам. А чтобы не роптали – земли им больше, чем при Олеге Ивановиче было, и внимания со стороны Великого князя Московского поболе. Так, чтобы молились на Дмитрия Ивановича они. Благодетель, мол. Отправляя провинившихся в дальние земли, вызывал он взамен тверскую, новгородскую да муромскую знать, решая, таким образом, сразу несколько задач. Во-первых, отдаляя прочь тех, кто ненадежность свою показал. Во-вторых, своеобразную ротацию устраивая между представителями военной элиты. Так, чтобы не засиживались на местах, да так, чтобы на колени поставленные князья не снюхались ни с кем, да и против победителя мечи не подняли. А тут еще на одну хитрость правитель пошел: высланным за пределы Великого княжества Московского – еще и земель побольше, чем у тех, кого к себе на служение вызывал! А земли те откуда? Да от местных бояр, понятное дело, отсечь. Так, чтобы глядели те люто на пришельцев, а у последних только и надежда оставалась, что на волю Донского уповать да о прощении молить. Ну а в-третьих, из самых верных и тех, кто с других земель прибыл, воедино собравши, административный орган учредил, в котором бояре из всех лояльных княжеств теперь право голоса имели, да советом добрым правителю подсказывали. Ну а раз так, то и название, не мудрствуя лукаво, – прежнее: Боярская Дума.