– Твоя правда, – чуть подумав, согласился трудовик.

Пока разговаривали, с соседних полян начали подтягиваться довольные косари: крестьяне да пацаны из потешников Василия Дмитриевича, от службы отвлекшиеся на покос.

Оно хоть и было решение княжье о том, чтобы не занимать их ни в чем, кроме дел ратных, да зима уж больно тяжела была. Так что уж и не чаяли пережить. Тут тебе и полоненные с земель поверженных, и холода лютые, и соседи беспокойные. Хотя вот Ягайло выручил, серебра прислал. На том спасибо. Правда, за это, по умолчанию, – помощь в борьбе за власть, ну, и моральная поддержка. А раз так, то и целование на верность креста, и совместный поход на сердце княжества Смоленского, да с применением новых пушек. И такова мощность их была, что уже на третий день обстрела частокол порушили во многих местах, и смоляне, не желая ввязываться в кровопролитную войну, сдались на милость победителя, признав над собой власть Великого князя Литовского. Ну а Дмитрию Донскому – очередное добро: мастеровые отправились в путь от Вереи дальше сполохи тянуть с ямами. Вот тут только неувязка вышла: за пределами княжества Московского уж больно народу много лиходействовало, и сигнальные сооружения до Вязьмы не смогли дотянуть даже. В полутора днях пути от нее остановились, силы сосредоточив на душегубов усмирении. А как управятся – даст Бог, и до Смоленска, и дальше сполохи потянутся!

Людей, правда, Ягайло так и не прислал, на что Булыцкий искренне обрадовался; мол, нечего змея поучать. Вот только Дмитрий Иванович, усмехнувшись, отвечал на то просто:

– С тебя, Никола, ни ядер не дождаться обещанных, ни пороху, да и пушки чугунные все никак не выходят. Верно говорю или пустобрехствую где? – князь испытывающе посмотрел на собеседника.

– Верно, – понуро согласился преподаватель.

– А литовцы, говаривают, приладились для бомбард своих уже их ладить, – все так же, глядя в упор на учителя, продолжал Великий князь Московский. – Сразумел, о чем толкую тебе? – подавшись вперед, Донской понизил голос до шепота.

– А если не научат?

– То им же и худо.

– А Ягайло? Он что скажет, если…

– А мало ли чего в дороге случиться могло? – недобро ухмыльнулся князь. – Лихие, зверь дикий… А и просто заплутать могли. – От этих слов у Николая Сергеевича по спине забегали мурашки.

– Может, они и порох научат? – осторожно поинтересовался учитель.

– А ты на что тогда? – поднимаясь на ноги, оскалился князь.

– Диковины чтобы давать. Вон, косу какую к серпу в довесок сделали!

– От литовцев, или от ордынцев, или еще от кого косами своими отбиваться будешь?

– Помилуй, Дмитрий Иванович, а чугунки? Разом, что ли, все тебе? Нельзя ж так, Дмитрий Иванович!

– Как я скажу, так и можно! – набычился в ответ князь. – Коли все разом нельзя, так и оставь все, а порох дай!

– Да пожалуйста, – вдруг разозлился Николай Сергеевич. – Ведомо ведь всем: уголь, сера да селитра надобны. Вот тебе и порох!

– Ты мне скоморошествовать брось! Мне словеса твои даром не сподобились! Мне порох нужен! Порох!!! – громыхнув кулаком по столу, рявкнул Великий князь Московский.

– А как не дам? Что, как с мастеровыми литовскими, а?

– А хоть бы и как с ними, тебе какая забота. Как решу, так и будет; не отведешь! Поди!

Молча поднявшись и поклонившись правителю, Булыцкий пошел прочь, содрогаясь от мысли о незавидной судьбе ягайловских посланцев, которую, возможно, придется разделить и ему.

Впрочем, и не дошло до этого. Визитеры, довольные результатами, уехали, и с тех пор от них – ни слуху и ни духу. Впрочем, и объяснение тому было: новый виток затяжных войн Литовского княжества с Тевтонским орденом, в которых увязли братья. Это – помимо грызни между собой. Впрочем, это все, похоже, на руку Ягайле было, так как освобождало последнего от исполнения своих обязательств, взятых перед Дмитрием Ивановичем. Впрочем, и Донскому с того тоже пользы больше, чем беды; лукавство Великого князя Литовского обесценивало все просьбы о дружинах в помощь. Нет, кого-то отправил, но после долгих обсуждений с братом. Хотя и дал больше тех из уцелевших бояр с холопами своими, кто и сам был бы не прочь правом отхода воспользоваться, да гнева княжьего опасался. Здраво рассудив, что от таких лучше сейчас избавляться, высылали их прочь, заодно и цели свои политические преследуя.

А еще с благословения Киприана в посольство длительное сразу после визита Гедиминовичей засобиравшегося, в княжество Литовское отправили самых толковых из монахов. Мол, Ягайло своих мастеров в Москву пришлет делам литейным обучаться, а владыка – монахов в Литву, ибо поучиться есть чему у них; и Киприану, стало быть, польза, и Ягайлово самолюбие потешить. Мол, митрополит Литовский сам попросил! Ну, и заодно весть благую в паству нести о скором воссоединении православных, да так, чтобы и молебны служили, и в колокола били на радостях о скором воссоединении паствы, что и было во всех приходах выполнено!

В то же самое время в приграничные города отправлены были несколько дружин крепких из Псковских да Рязанских земель. Те, которые себя ох как зарекомендовали[54]в сечах лютых! Остановившись в ключевых крепостях, они в любой момент были готовы выйти в помощь новоиспеченному родственнику, ну или в случае необходимости отразить его нападение.

Вот только уже после отбытия Киприана весточки от служителей – ох и не для обучения их Киприан отправил – прилетать тревожные начали. Мол, чудит родственничек будущий, да с дружин тех недоволен. Похоже, Великий князь Литовский в сторону латинянства таки склонялся, и непокорные дружины на границе его княжества поперек горла были! Тут уже Булыцкий начал суетиться, да при каждом случае удобном к князю с вопросами: что да как? Ведь его теперь в курсе событий держали, при случае обращались с вопросом: а как там, в грядущем-то выходило? А между делом и к строительству самого здания университета готовиться начали, да артели по производству плинфы наказ: на сторону никому ни-ни. Все для университета будущего. Ведь, по замыслу Великого князя Московского, замышлялось строение грандиозное: так, чтобы на совесть да на зависть!

По мере развития новаторской деятельности и, главное, получения результатов, как-то уже неуютно себя в Москве чувствовать начинал Николай Сергеевич. На волне патриотизма увлекшийся развитием технологий, как-то и упустил он из виду то, что два конца у той палки-то, и поход на Смоленск тому оказался весьма ярким подтверждением.

Как снег сошел да земля подсохла, вооружившись пушками, выдвинулась русская дружина в поход, как оно условлено было; уже через неделю подошли к стенам никак такого не ожидавшего города. А на следующий день – литовские полки тут как тут. И началась недолгая борьба; вместо того чтобы на штурм идти или осаду начинать, объединенное войско из пушек неторопливо стены рушить начало. День, другой, третий. Пока порох жгли, смоляне, реально оценив расклад, решили ворота открыть да на милость победителей сдаться. Мощной армии, вооруженной орудиями невиданной ранее мощности, испугавшись. Вот и получается, что город без пушек тех, может, и не пал бы. По крайней мере, не так скоро. Хотя оно, может, и крови пролиться не дали, ядрами каменными застращав… Теперь уже Булыцкий всерьез подумывать начал над тем, во что вся эта новаторская деятельность вылиться может: во благо или худа во имя. И хотя вроде остальное без перегибов было, но так, где один прецедент, там и еще десять, и то, что изначально во имя защиты создавалось, в конечном счете против неугодных начало обращаться. Вот так вот.