— Давай встретимся, — влез я в этот бесконечный перечень вопросов, когда Шишкиной пришлось остановиться для вдоха. — Можно даже сегодня.

— Андрюша, я бы с радостью, но устала как собака. На практике этой — в туалет, извини, сходить некогда. Домой прихожу поспать и переодеться. Может, на выходных? Давай созвонимся ближе к субботе. Не обижайся только, ладно? Правда, я очень соскучилась, — добавила она шепотом.

Срочно дайте мне носовой платок, а лучше два! Буду интенсивно плакать. Может, даже рыдать. Для справочки: нагрузка на ставку врача в учреждениях Четвертого управления — аж целых шесть пациентов. Конечно, тут в сортир нет времени сходить. Это в обычных больницах докторишки-бездельники обслуживают на ставку всего двадцать четыре койки. А если кто в отпуск пошел — так и чужих больных получи за символическую доплату. Ясен перец, эти целыми днями от безделия чаи гоняют и кроссворды решают. А практиканту после пятого курса в кремлевке дают парочку хроников, у которых надо только дневники писать раз в несколько дней.

Что-то не то с этим разговором. Или мне показалось? Может, это для мамы спектакль был? Анна Игнатьевна ведь точно слушала, более чем уверен. Но настроение как-то подупало. Процентов на пять, не больше, от исходного, но всё же. Ладно, позвоним Елене Александровне. Может, ее величество испытывает муки раскаяния за разбойное нападение?

Трубку взяла сама Томилина. Наверное, папа на работе был.

— Привет, чем занимаешься? — начал я светскую беседу. Попытался дать понять, что не в обиде.

— Посылаю тебя в жопу, скотина! — рыкнула она и наш разговор прервался. Наверное, какие-то повреждения на линии, не иначе.

И ладно. Мне будет не хватать тебя, Лена. Даже несмотря на твои усилия по заключению брака между нами. По крайней мере, у тебя хватило ума не идти на тупой шантаж с беременностью. А лицо заживет, это не страшно. А сейчас, как пелось в одной песне, пора спать. На сон грядущий я всё же открыл американский журнальчик. Почитаем пасквиль на советскую действительность.

Удивительно, но история маленького Иосифа меня захватила. Может, я это эссе не читал? Или русский перевод был таким неудачным? По крайней мере, я добил его почти до конца, и сдался только на описании советских радио и телепередач. Вот в точку попал, гад, особенно про журчащую музыку, у которой не было автора и творимую самим усилителем. На этом месте утомленный интеллектуальной нагрузкой мозг сдался, и я совершенно бесстыдным образом задрых, не воздав почестей произведению.

Вот чем плох длительный дневной сон — потом чувствуешь себя как с похмелья. Я проснулся, на улице почти темно. И фиг его знает, вечер это, ночь, или утро. Кузьма гипнотизировал меня, сидя у самого моего лица и посылая телепатические сигналы о необходимости покормить животное. Навык у него еще плохо развит, вот и приходится подбираться поближе к объекту воздействия.

Забренчал дверной звонок. Интересно, кого это принесло? Пилипчук соскучилась по музыке? Или я залил соседей на нижнем этаже? Вот последнего не хотелось бы.

Не угадал. Это к нам незваные гости пришли, которые, как известно, с недавнего времени лучше татарина.

— Здравствуй, — сказала Аня. — Не выгонишь? Я тут с девчонками неподалеку гуляла, и решила зайти, смотрю, машина у подъезда, значит, дома.

Ага, совершенно случайно рядом проходила. Я почти поверил. Да тут на одну прическу и боевой раскрас не меньше двух часов потрачено. Но выглядит моя гостья эффектно — и платье легкое подчеркивает изгибы фигуры, и то, что просвечивает сквозь ткань, будоражит воображение. Такую грудь прятать от человечества — вообще страшный грех. Но девушка, судя по декольте, почти праведница. Вроде все в пределах социалистической морали, но вот при малейшем движении эдакое волнующее колыхание... И сумочка в тон платью. В отсутствии вкуса Аню упрекнуть трудно. Мне — так точно нравится.

— Проходи, раз решила посетить меня.

— А ты почему взъерошенный такой? — спросила Аня. — Расческу потерял?

— Спал после дежурства. Только проснулся. Умыться успел, а привести в порядок волосы — уже нет.

— Я руки помою? — задала риторический вопрос Аня. — Чаем угощать будешь?

Эй, чего командуешь? Впрочем, чайник я поставил. А то невежливо как-то: девушка пришла, якобы случайно проходя мимо, не в койку же ее сразу тащить.

— Я на кухне, кота кормлю! — крикнул я, когда хлопнула дверь ванной.

— Ага, этот процесс может быть бесконечным, — улыбнулась Аня, глядя на урчащего от удовольствия Кузьму, с чавканьем поглощающего мойву.

— Тебе сахар нужен?

— Белая смерть. Но если чай грузинский, то да. Не томи уже, давай журнальчик, — попросила моя гостья. — Сил нет терпеть!

— Да там текст небольшой, я просмотрел днем. Сейчас, — и я пошел в спальню.

— Ты читаешь на английском? — крикнула мне вслед Аня.

— А как же. Я разносторонне развит, — заявил я. — Вот, слушай: «Бай диспэа, ол атемпс ту ресурект зы паст лайк зы эфорт...».

— Кто-нибудь говорил, что у тебя ужасное произношение? — спросила Аня тоном надменной училки, которую судьба забросила инспектировать ПТУ для умственно отсталых.

— Нет, но я и так знаю, — ответил я. — У нас была обычная школа в провинции и учителей иностранного постоянно не хватало. В какой-то момент нам преподавала язык географичка. Так что я — талантливый самоучка. А ты?

— А я постигала науки с углубленным английским и французским. Родилась, как говорится, с серебряной ложкой во рту. Папа с мамой души не чают в родной кровинушке и вообще. Поэтому словарь под редакцией Владимира Карловича Мюллера у меня есть, но я им практически не пользуюсь.

— Стоп, а как ты стала учиться на литературоведа?

— Если дедушка учился вместе с Пименовым, то судьба твоя — литинститут.

— Это кто? Я ужасно однобоко образован, извини.

— Наш ректор. Очень интересный дедуля.

— Не читал.

— Никто не читал. Какие-то театральные мемуары написал сто лет назад.

— А потом, после института?

— Даже не думала, — легкомысленно махнула рукой Аня. — Устроят в какое-нибудь издательство, лучше международное, «Прогресс», к примеру. Или «Мир». Буду ходить туда и что-то делать. Рано еще об этом думать. Но ты лучше удовлетвори мое женское любопытство. Кто была эта фурия, которая пыталась поцарапать тебя до смерти? Бывшая, да?

— Она самая, — вздохнул я. — Не знаю,