– Хрен с ними, с колбасными сэндвичами – ты бы нас всех могла накормить! – сказала Стелла.

– Фу, какая гадость.

Казалось бы, Мирьям вполне могла сделаться лесбиянкой, да она и сама не раз шутила на эту тему, говоря, что не прочь попробовать себя в этой сфере, однако на деле все было не так: в “той сфере” она сразу же натыкалась на кирпичную стену. Особенно отвратительными казались Мирьям женские груди. Они напоминали ей о теле ее матери.

Главный тайный триумф, связанный с этим арестом, триумф, в котором она не признавалась даже Стелле Ким, не имел ни малейшего отношения к фантазиям в духе низкопробного фильма “Женская тюремная камера”, зато имел нечто общее с ее теперешней поездкой в Рокфеллеровский центр: возможность побыть немного вдали от ребенка. Получив небольшую передышку, она оставляла Серджиуса с Томми, а сама обретала на час-другой независимость, ненадолго возвращалась к себе прежней. Ей необходимо было вздохнуть свободно, стряхнуть вечную роль матери маленького мальчика, вырваться из тисков бессменного дежурства любви: в тоске по такой утраченной свободе Мирьям никогда до конца не сознавалась даже самой себе. И когда ей предоставили возможность воспользоваться телефоном-автоматом в тюремном коридоре, она позвонила не кому-нибудь, а Розе. Она сказала ей: “Садись на метро, езжай к Томми, помоги ему”. Остальное она оставила невысказанным, понимая, что это так же очевидно, как и кружки колбасы, висящие на стене. Ступай, присмотри за моим ребенком, организаторша, ниспровергательница, необычная и нестандартная мать! Потому что я в тюрьме. Ты, коммунистка, любительница полицейских, погляди, что со мной! Да, я угодила в тюрьму, потому что это ты меня подстрекнула. Я здесь из-за веры в твои идеалы. Ты обличала Гитлера и совала мою голову в печь. Ну, так позаботься теперь о моем ребенке, потому что я в тюрьме!

Сегодня же Мирьям обнаруживает, что ее слова отредактировали, да еще как. Арт Джеймс говорит:

– Мирьям Гоган живет в Нью-Йорке, на Манхэттене. Она жена, мать и организатор общины. Добро пожаловать в нашу игру! Знаете, когда я был ребенком, моя мама тоже была чем-то вроде организатора общины: ей каждое утро приходилось собирать нас с братом в школу, а это, уверяю вас, была задача не из легких.

* * *

Американа: песни 1890-х годов. Эта первая категория не кажется особенно привлекательной. Мирьям, как прилежная зрительница передачи, приучила себя выбирать в таких случаях вопросы из разряда “Кто?”, поскольку увереннее всего она чувствует себя с именами. Вероятнее всего, именно из этой сферы она способна будет выудить какие-то малоизвестные факты, потому и выбирает данный разряд, хотя на табло к нему приписана не самая высокая ставка – тридцать долларов. Грэм Стоун, который сделал ставку на “Что?” (тоже тридцать долларов), вступает в игру первым. Арт Джеймс зачитывает ему вопрос с карточки:

– В одной песне, характерной для тысяча восемьсот девяностых годов, девушка сравнивается с пойманной птицей. Где, согласно этой песне, находилась девушка?

В позолоченной клетке, мысленно отвечает Мирьям, и Стоун вслух дает этот же правильный ответ. Казалось бы, в этом можно усмотреть добрый знак, но у Мирьям почему-то появляются плохие предчувствия. Теперь ее черед.

– Песня тысяча восемьсот девяносто четвертого года “Тротуары Нью-Йорка”, – хит своего времени, стала еще популярнее в тысяча девятьсот двадцать четвертом году, когда ее начали связывать с одним претендентом на пост президента. Вы можете назвать его имя?

Мирьям снова отвлекается на то, что, казалось бы, сулит ей удачу: в любой категории вопрос, заключавший в себе название “Нью-Йорк”, должен оказаться ее “хлебом” – по праву наследия. Она слышит собственный голос, дающий ответ: “Уэнделл Уилки?”, и тут же, пока Арт Джеймс чуть медлит с ответом, на нее почему-то обрушивается уверенность, что она ошиблась.

– Неверно. Ал Смит.

Тем самым фонд Мирьям, откуда она может брать деньги для новых ставок, с самого начала уменьшается, и на табло, где она надеялась под конец увидеть славно заработанное четырехзначное число, появляется тощее, будто ободранное двузначное. После своего промаха Мирьям слышит (хотя ей почти ничего не слышно – настолько все тонет в шуме прожекторов и в зрительском гуле – “да говори погромче, пижон!”), как Питер Матусевич расправляется со своим легким вопросом “Где?” и срубает при ставке один к двум тридцать пять долларов: “Человек, который сорвал банк в?..” – “М-монте-Карло?” Неужели Вощеный Ус действительно сомневается? Или у него легкое заикание? А может, он просто валяет дурака, чтобы раззадорить публику, которой (как в одну секунду понимает Мирьям) предстоит сегодня редкая возможность наблюдать триумф победителя недели? Да, этого нельзя исключать, ведь люди с давних времен склонны отдавать предпочтение уже знакомому – перед неизвестным.

Матусевич $160 Гоган $95 Стоун $155.

* * *

Алфавитная окрошка: “С”. “Алфавитная окрошка” – это заурядный раздел игры, где вопросы могут быть самые разные, но все ответы должны начинаться с буквы “С”. Мирьям наконец избавляется от уже начавшего мучить ее параноидального подозрения, что все сегодняшние темы викторины специально отобраны так, чтобы охватывать области, в которых особенно подкован Вощеный Ус: например, мужские квартеты парикмахеров, инновации “Огилви-энд-Мейзера”, кабинет министров администрации Маккинли. Она уверяет себя, что буква “С” ей хорошо знакома, что это ее старый друг и верный помощник. Например, Джон Стейнбек, или субсидированное строительство жилья, или “Студенты за демократическое общество”. Нина Симоне. Джонас Солк. Бобби Сил. Кардинал Фрэнсис Спеллман. Иосиф Сталин. Система. Секс. Сойне-Исроэль. Она ставит двадцать пять долларов, снова на “Кто?”, в этот раз ставка – один к двум. Матусевич выбирает ту же категорию, но его ставка выше, и, согласно правилам, она теряет право на вопрос в данном раунде.

Пока Мирьям, лишенная права голоса, сидит между своими противниками, Грэм Стоун, которому задан вопрос о древнем языке Среднего Востока, отметает слишком очевидный “санскрит” и отгадывает – “сикхский”, а Матусевич легко зарабатывает очки, назвав период, связанный с именем гангстера, известного под кличкой “Голландца Шульца”, – “Сухой закон!” Еще один ответ, который Мирьям дала бы даже во сне. Неужели ее силы и его – равны? Мирьям за десять лет ни разу не изменяла мужу, но всему – свое время и место. Может, ей подмигнуть Арту Джеймсу, чтобы устроил перерыв, и выманить Матусевича обратно в артистическую? Может, ей нужно переспать с этим типом, чтобы сдернуть с его физиономии эти нахальные усы?

Матусевич $200 Гоган $95 Стоун $130.

* * *

Города в кризисе. Когда Мирьям слышит название новой категории, оно кажется ей просто манной небесной. Ведь в глубине души она ощущает себя плотью от плоти города, пребывающего в вечном кризисе, он для нее, безусловно, – дом родной. Если бы существовала отдельная телевикторина с таким названием – “Города в кризисе!”, – то Мирьям Гоган была бы, наверное, ее бессменной победительницей, а может быть, даже ведущей. Когда Мирьям ехала сюда по ветке F, рядом с ней сидел пуэрториканец или доминиканец, мужчина лет пятидесяти с небольшим, одетый в безобидно-трагический “лучший костюм” человека, который не покупал костюмов уже лет тридцать, – особый серый костюм для бальных танцев, хранивший на брючных складках следы излишне горячего утюга. Мужчина вез большую фотографию в тяжелой серебряной раме с орнаментом в виде завитков – черно-белый студийный портрет молодой женщины в платье с высоким воротом, с приколотой к нему громоздкой блестящей брошью. Покойная дочь, или покойная жена, или покойная сестра? Мужчина с этой фотографией воплощал такую сокрушительную скорбь, что совершенно преображался вид заполненного людьми вагона метро, и сам вагон превращался как бы в траурное преддверие кладбища, куда, скорее всего, и ехал этот пассажир.