— Можно превозмочь и малодушный страх, и бунтарскую ненависть. Можно увидеть, что Смерть — лишь один из элементов Вели— кого Колёса и, подобно всем остальным элементам, она необходима для целого. Тогда ты сможешь её принять.

— Сейчас ты посоветуешь мне её полюбить.

— И это тоже.

— Ага, и тогда я познаю величие и грандиозность Всеобщей Картины. Видя, как под Шато-Тьери люди обделываются, созерцая собственные вываливающиеся кишки, и слыша, как они истошно кричат, разевая то, что больше нельзя назвать ртами, я должен был понять, что это и есть проявление величайшей, невыразимой и святой гармонии, которую словами не выразить и умом не понять. Конечно. О, я обязательно это пойму, если выведу из строя половину своего мозга и, занявшись самогипнозом, внушу себе, что получившаяся в результате картина мира намного глубже, шире и намного реальнее, чем то, что представляется моему незамутнённому сознанию. Пойди в палату к инвалидам с четырьмя ампутированными конечностями и расскажи это им, а не мне. Ты говоришь о Смерти как о персонифицированном существе. Прекрасно: тогда я должен относиться к ней как к любому другому существу, которое встанет на моем пути. Любовь — это миф, изобретённый поэтами и прочими людишками, которые не в состоянии принять реальный мир и расползаются по углам, сочиняя фантазии себе в утешение. Дело в том, что при встрече с другим существом либо оно уступает тебе дорогу, либо ты уступаешь дорогу ему. Либо оно доминирует, а ты подчиняешься, либо наоборот. Отведи меня в любой бостонский клуб, и я скажу тебе, у кого там больше всего миллионов, просто понаблюдав, кто и как к кому относится. Отведи меня в любой бар на рабочей окраине, и я скажу тебе, кто из тамошних завсегдатаев лучше всех может дать в морду — для этого мне достаточно увидеть, к кому из присутствующих остальные относятся с наибольшим почтением. Отведи меня в любой дом, и через мгновение я тебе скажу, кто доминирует в семье: муж или жена. Любовь? Равенство? Примирение? Согласие? Все это отговорки неудачников, убеждающих себя, что они сами выбрали условия жизни, а не были загнаны в них силой. Найди послушную жену, которая по-настоящему любит своего мужа. Максимум через три дня она окажется в моей постели. Почему? Потому что я столь чертовски привлекателен? Черта с два! Просто я понимаю мужчин и женщин. Я дам ей понять — конечно, не говоря об этом вслух и не шокируя её, — что, изменив, она нанесёт оскорбление своему мужу, неважно, узнает он об этом или нет. Покажи мне самого подобострастного цветного официанта в самом лучшем ресторане города и подсчитай, сколько раз в день он зайдёт на кухню, чтобы сплюнуть в свой платок. Тебе скажут, что у него «хроническая болезнь лёгких». Нет, его болезнь называется хроническая ярость, хотя ему давно растолковали и про христианство, и про смирение. Мать и дитя? Бесконечная борьба за власть. Послушай, как плач младенца превращается в крик, если мать не бежит на его зов в ту же секунду. Разве ты слышишь в этом крике страх? Это ярость — безумная ярость. Что касается самих матерей, готов биться об заклад — девяносто процентов из них ложатся на кушетку психоаналитика лишь потому, что не могут признаться себе, как часто они хотят задушить своё орущее в колыбели чудовище. Любовь к родине? Патриотизм? Ложь — все дело в страхе перед полицией и тюрьмой. Любовь к искусству? Очередная ложь — все дело в страхе перед голой правдой без прикрас и масок. Любовь к истине как таковой? Самая большая ложь из всех, порождаемая страхом перед неизвестностью. Люди становятся мудрыми? Это значит, что они подчиняются превосходящей их силе и называют свою трусость зрелостью. Все по-прежнему сводится к одному-единственному вопросу — стоишь ли ты на коленях перед алтарём или же наблюдаешь с алтаря, как на коленях перед тобой ползают другие!

— Колесо Таро — это колесо Дхармы, — тихо сказала Мама Сутра, когда Дрейк закончил свой монолог. — А также колесо Галактики, которое тебе кажется слепым механизмом. Оно катится, как ты говоришь, независимо от того, что мы думаем или делаем. Я же принимаю Смерть как часть Колёса, и принимаю твоё неприятие как ещё одну его часть. Я не в состоянии контролировать ни то, ни другое. Могу лишь повторить моё предостережение: отрицая Смерть, ты обрекаешь себя на то, что в конце концов встретишься с ней в самой отвратительной её форме. Это не ложь, так действительно устроено Колесо.

Дрейк допил кофе и странно улыбнулся.

— Знаешь, — сказал он, — в моем презрении ко лжи есть элемент той самой сентиментальности и глупого идеализма, которые я же и отрицаю. Наверное, я стану более успешным, если больше никогда не буду говорить столь откровенно. Не исключено, что, когда ты услышишь обо мне в следующий раз, я прославлюсь как филантроп и благодетель человечества. — Дрейк задумчиво раскурил сигару. — И это будет правдой даже в том случае, если твой мистицизм Таро все-таки верен. Если Смерть так же, как и все остальное, необходима Колесу, значит, я ему тоже необходим. Ведь Колесо, возможно, лопнет, если мой мятежный дух не будет уравновешивать твой дух, принимающий все на свете. Подумай об этом.

— Тут ты прав. Вот почему я тебя предостерегаю, но не сужу.

— Значит, я, как говорил Гёте, «часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо»?

— Постарайся помнить об этом, когда в самом конце на тебя опустится Тёмная Ночь Самаэля.

— Очередное лицемерие, — заметил Дрейк, возвращаясь к прежнему циничному тону. — Я стремлюсь к злу и достигну зла. Колесо со всей его гармонией, равновесием и всеисцеляющими парадоксами — просто очередной миф слабых и проигравших. Один сильный человек способен остановить это Колесо и разломать его на куски, если, конечно, осмелится рискнуть.

— Может быть. Даже мы, изучающие Колесо, не знаем всех его секретов. Некоторые считают, что индивидуальный дух, который в ходе истории постоянно возрождается, потому что так предопределено, в конце концов восторжествует. Возможно, сейчас последнее столетие земных смертных и уже в следующем столетии наступит эра космического бессмертия. Никто из нас не может предсказать, что произойдёт, когда Колесо остановится. Возможно, будет «хорошо», или «плохо», или даже, говоря словами твоего любимого философа, мы окажемся по ту сторону добра и зла. И это другая причина, по которой я тебя не сужу.

— Слушай, — неожиданно эмоционально сказал Дрейк, — ведь мы оба лжём. Дело не в философии и не в космосе. Просто я не могу спать по ночам, и ни одно из испробованных мной традиционных «средств» мне не помогало, пока я не начал помогать себе сам, систематически восставая против всего, что казалось мне сильнее меня.

— Я знаю. Я только не знала, что причиной была бессонница. Причиной могли быть ночные кошмары, или приступы головокружения, или импотенция. Нельзя исключать, что сцены, которые ты видел под Шато-Тьери, продолжают жить в твоей памяти, заставляя тебя пробуждаться от сомнамбулического сна, в который погружены все остальные лунатики на улицах. Ты пробуждаешься и видишь, что стоишь над бездной. — Она показала пальцем на Дурака и собаку у его ног. — А я — эта маленькая собачка, которая лаем предупреждает тебя о том, что ты все ещё можешь выбрать путь правой руки. Ты можешь пересмотреть своё решение, пока не пересёк бездну.