23 августа 1928 года в особняке Дрейка, что в старом районе Бикон-Хилл, дворецкий Рэнсид сообщил своему хозяину довольно неприятное известие.

— Дьявольщина, — такова была первая реакция старого Дрейка, — значит, теперь он папист?

Второй заданный Дрейком вопрос прозвучал несколько менее риторически:

— Ты в этом абсолютно уверен?

— Вне всякого сомнения, — ответил Рэнсид. — Служанки показали мне носки, сэр. И туфли.

В тот вечер в библиотеке особняка произошёл диалог, который отнюдь не напоминал разговор по душам.

— Ты собираешься возвращаться в Гарвард?

— Пока нет.

— Но ты хотя бы намерен показаться другому аналитику?

— В наше время они называют себя психиатрами, отец. Нет, вряд ли.

— Черт побери, Роберт, что же все-таки произошло на войне?

— Много разного. Во всяком случае, она принесла нашему банку прибыль, так что не стоит беспокоиться.

— Ты теперь красный?

— Не вижу в этом никакой выгоды. Сегодня Штат Массачусетс за такие взгляды убил двух невинных людей.

— Невинна была только моя тётушка Фанни. Роберт, я знаю судью лично…

— И он придерживается точки зрения, которой и должен придерживаться друг банкира…

Наступила долгая пауза, во время которой старый Дрейк затушил сигару, которую едва раскурил.

— Роберт, ты знаешь, что болен. -Да.

— Что означает последняя выходка — стекло и гвозди в обуви? Если бы твоя мать узнала, она бы умерла.

Они снова замолчали. Наконец Роберт Патни Дрейк нехотя ответил: — Это был эксперимент. Ступень развития. Индейцы сиу во время Солнечного Танца делают и похуже. Точно так же поступают многие парни в испанских монастырях и, среди прочих, йоги в Индии. Но это не решение вопроса.

— Значит, с этим покончено?

— О да. Совсем. Я попробую что-нибудь другое.

— То, что снова причинит тебе боль?

— Нет, ничего такого, что причинит мне боль.

— Что ж, я рад и это слышать. Но я все же хочу, чтобы ты сходил к другому аналитику, или психиатру, или как там они себя называют. — Очередная пауза. — Пойми, ты можешь собраться. Веди себя, как подобает мужчине, Роберт. Веди себя, как подобает мужчине.

Старый Дрейк был доволен. Он выложил мальчику все начистоту, выполнил свой отцовский долг. Кроме того, частные детективы заверили его, что «покраснение» парню не грозит: да, малыш посетил пару-тройку митингов анархистов и коммунистов, но его комментарии по этому поводу отличались цинизмом.

Спустя почти год частные детективы сообщили действительно плохие новости.

— За какую сумму девушка согласится держать язык за зубами? — мгновенно среагировал старый Дрейк.

— После того как мы оплатим больничные расходы, возможно, придётся заплатить ещё тысячу, — сказал детектив из агентства Пинкертона.

— Предложите ей пятьсот, — распорядился старик. — Поднимайте сумму до тысячи лишь в крайнем случае.

— Я сказал «возможно, тысячу», — резко сказал детектив. — Он использовал кнут с вплетёнными на конце гвоздями. Не исключено, что она захочет две или три.

— Она обычная шлюха. Из тех, что привыкли к подобному обращению.

— Но не до такой степени. — В тоне детектива уже не слышалось прежней почтительности. — Фотографии её спины и ягодиц меня не особо тронули, но лишь потому, что я давно работаю детективом и многое повидал. Обычного присяжного стошнит, мистер Дрейк. В суде…

— В суде, — произнёс старый Дрейк, — она предстанет перед судьёй, который является членом нескольких моих клубов и имеет инвестиции в моем банке. Предложите ей пятьсот. Спустя два месяца произошёл крах фондовой биржи, и нью-йоркские миллионеры начали выпрыгивать из окон небоскрёбов на асфальт. На следующий день старый Дрейк наткнулся на сына, просившего милостыню неподалёку от кладбища Олд-Грэнери. Мальчик был одет в тряпьё из магазина ношеных вещей.

— Все не до такой степени плохо, сынок. Мы прорвёмся.

— О, я это знаю. Ты обязательно преуспеешь, или я совершенно не разбираюсь в людях.

— Тогда что это, черт побери, за идиотское шоу?

— Опыт. Я вырываюсь из ловушки.

Возвращаясь в банк, старик кипел от злости. В тот же вечер он решил, что пришло время для очередного открытого и честного разговора. Когда он вошёл в комнату Роберта, мальчик лежал, обвязанный цепями, с посиневшим лицом.

— Боже! Дьявол! Сынок! А это ещё что?

Мальчик — двадцати семи лет от роду и кое в чем гораздо более искушённый, чем отец, — усмехнулся и расслабился. С его лица сошла синева.

— Один из трюков Гудини, — скромно объяснил он.

— Ты собираешься стать фокусником? О Господи]

— Не совсем. Я вырываюсь из очередной ловушки — той, которая заставляет верить, что такие вещи умеет делать только Гудини.

Старый Дрейк не разбогател бы, если бы (надо отдать ему должное) не обладал развитой интуицией.

— Я начинаю понимать, — тяжело произнёс он. — Боль — это ловушка. Вот почему ты в тот раз засунул в туфли битое стекло. Страх нищеты — тоже ловушка. Вот почему ты пытался просить на улице милостыню. Ты хочешь стать суперменом, как те головорезы, «убийцы, вгоняющие в дрожь» из Чикаго. То, что ты сотворил со шлюхой в прошлом году, тоже было частью всего этого. Что ещё ты сделал?

— Много чего, — пожал плечами Роберт. — Достаточно, чтобы меня канонизировали как святого или сожгли на костре как сатаниста. Впрочем, какая разница. Я так и не нашёл путь. — Внезапно он сделал некое усилие, и цепи упали на пол. — Просто йога и мышечный контроль, — сказал он без всякой гордости. — Наше сознание связано гораздо более прочными цепями. Я бы хотел, чтобы существовал какой-то химический препарат, ключ к нервной системе… — Роберт, — перебил его старый Дрейк, — ты вернёшься к аналитику. Если ты не согласишься пойти к нему добровольно, я заставлю тебя силой.

Так у доктора Фаустуса Унбевуста появился новый пациент — и это в то время, когда многим из его постоянных клиентов, приносивших максимальную прибыль, пришлось отказаться от терапии из-за финансового кризиса! Доктор оставил лаконичные заметки, которые впоследствии были обнаружены и сфотографированы тайным агентом иллюминатов, после чего переданы в архив Агхарти. Там в 1965 году их и прочитал Хагбард Челине. Эти заметки, написанные торопливым небрежным почерком, не датированы: доктор Унбевуст, проявляя реакцию на собственный анальный компонент, был крайне неряшливым и неорганизованным человеком. Впрочем, там, где речь шла о Роберте как о пациенте, они были весьма правдивы:

РПД, 27 лет, латентный гомо. Отец богат как Крез. Пять сессий в неделю по $50 каждая, итого $250. Продержать в терапии 5 лет — $65 тыс. в кармане. Быть амбициознее, цель — десять лет. Это $130 тыс. Прекрасно.