Нейт хотел возразить.

Хотел сказать: «Это несправедливо!»

Однако это было справедливо.

На все сто процентов.

Поэтому он сделал то, что сделал. Кивнул, улыбнулся и сказал:

– Как скажешь.

И Нейт говорил искренне, как бы больно ему ни было. Мэдди ответила ему, что он замечательный муж, потом объяснила, что уедет утром, после того как они отправят Оливера в школу. И вернется на следующий день.

Вот, собственно, и все.

В день отъезда матери Оливер очень встревожился ее внезапным бегством, и обоим родителям пришлось приложить все силы, чтобы его успокоить, что только напугало мальчишку еще больше, поскольку все родители, когда разводятся, устраивают одни и те же песни и пляски, одни и те же фокусы, разве не так? «О, все будет замечательно, просто нам нужно немного отдохнуть друг от друга, вот тебе лошадка, и не обращай внимания на того дядю за занавеской, это просто мамин новый… э… инструктор по йоге Джулиан, хорошо проведи день в школе, приятель!»

Оливер ушел в школу, и Мэдди уехала.

Умчалась бог знает куда.

Без него.

Вот что больше всего убивало Нейта.

Они были командой. До этого момента. До этого дома.

Винить дом абсурдно. Лучше винить свое дерьмовое поведение – в последнее время он почти не спал, вечно был угрюмым и просто странным. Быть может, это он вынудил Мэдди уехать. Может, ей просто потребовалось провести одну нормальную ночь без него. Она могла прямо сказать ему это. Внезапно Нейта захлестнула злость. Она могла прямо сказать. Он бы понял.

Верно же?

Внезапно Нейт в этом засомневался.

И все-таки так было бы лучше, чем то, что получилось сейчас. Когда Мэдди просто уехала, практически не предоставив никакой информации.

У Нейта кружилась голова. Он был зол, огорчен, сбит с толку и даже не понимал, заслужил ли этого. Олли на него злится. Мэдди уехала. А он здесь, в этом доме. Как ни старался Нейт, это по-прежнему был чей-то чужой дом.

«Сооруди дамбу, – приказал себе Нейт. – Останови поток дерьма».

Он соорудил дамбу. Отправился на работу. Фига почувствовал что-то неладное, однако Нейт ничего ему не сказал. Затем он вернулся домой. Оливер прислал ему сообщение, предупреждая, что задержится с друзьями, и спрашивая, можно ли ему пиццу. Нейт ответил, что можно.

Нейт сидел на кухне один. Желудок напомнил, что он не обедал, тем самым чувством ненасытного голода, вызывающим легкую тошноту. Прилив желудочного сока толкнул его к холодильнику, в котором он рылся до тех пор, пока не остановился на блюде, приготовление которого оказалось бы по силам и пещерному человеку: ветчинная и сырная нарезки. Нейт положил кусок ветчины на разделочную доску, накрыл его сыром, сверху снова положил ветчину. Как сэндвич, но только без хлеба, к черту его. Нейт приготовил один такой сэндвич, затем второй, третий. Мясной пир бедняка.

Когда он закончил готовить последний, его нос уловил запах.

Табачного дыма.

Внутри все перевернулось. Ветчина и сыр встали поперек горла. Нейт предпринял усилие воли, прогоняя запах, сосредоточился на том, чтобы его рассеять, – и у него получилось, но только запах табачного дыма сменился жуткой смесью других запахов – надо сказать, знакомых запахов.

Зловонием пота.

Тошнотворным запахом оружейной смазки.

Кислым смрадом умирающего старика – вонью гниющей кожи и едкого рассола слизи, полным спектром мочи, дерьма и блевотины, несущих в каждой своей изуродованной молекуле свидетельства рака.

Нейт закрыл глаза, чувствуя, как сердце скачет в груди галопом обезумевшей лошади. Водопад крови разлился по вискам, запястьям и шее.

И тут странные запахи, запахи его отца, живого и умирающего, исчезли.

Вместе с этим пришла мысль: «Нужно выпить». А пить в одиночку Нейту не хотелось.

* * *

Остановившись в дверях своего дома, Джед оглядел Нейта с ног до головы и объявил, криво усмехнувшись:

– Если ничего не имеешь против жестокой прямоты, Нейт, вид у тебя такой, словно ты прошел через пищеварительную систему разъяренного слона. – Он понизил голос до театрального шепота: – И у этого слона острое воспаление кишечника.

– Ну да, что-то вроде того. – Нейт махнул рукой, спрашивая жестом, можно ли ему войти. – Ничего не имеешь против, если я?..

– Ах да, конечно, конечно… Заходи, дружище!

И снова Нейт оказался в слишком прибранном доме Джеда. И снова у него в руке оказался стакан чего-то, пахнущего как виски. Все произошло так быстро, что он не успел заметить, как Джед наполнил стакан.

– Шотландский? – спросил Нейт.

– Односолодовый, но американский. Из Колорадо. «Снежинка» от «Странахан» – купить можно лишь один день в году, в декабре, перед началом долгой темной зимы[49]. У меня был приятель с Запада, из Гранд-Джанкшн, он раздобыл мне бутылку.

Нейт отпил глоток. Виски едва не свалил его с ног – не своей крепостью, хотя он был крепким. А своеобразным привкусом.

Должно быть, от Джеда не укрылось, как у него загорелось лицо.

– По-моему, это что-то, согласен? – Его брови по-стариковски сладострастно взметнулись вверх.

– Точно.

– Но, я так понимаю, ты пожаловал не за тем, чтобы насладиться виски, хотя я всегда рад тебя угостить. Что стряслось, сосед?

– В этом-то вся проблема. Понятия не имею, что стряслось.

– Гм, – пробормотал Джед, словно понял его. Он пододвинул табурет ближе к Нейту. – Выкладывай.

– Мне кажется, Джед, будто я схожу с ума.

– Должен тебе сказать, Нейт, что рассудок далеко не так хрупок, как мы думаем. По-моему, чаще страх потерять его гораздо опаснее собственно потери, улавливаешь логику? Очень часто страх хуже самого предмета страха, будь то террористы, иммигранты и так далее.

– Нет, тут все по-настоящему, – Нейт покачал головой. – Я…

– У тебя видения.

– Откуда ты узнал?

Джед ухмыльнулся словно кошка, сцапавшая канарейку.

– Потому что я вижу выражение твоего лица, дорогой Нейт, и мне оно знакомо. Я словно смотрюсь в зеркало, но только в зеркало из своего прошлого. Тут как нельзя лучше подойдет Шекспир: «И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио»[50].