Супруги повернулись и увидели графиню в окружении мужчин, тесно сбившихся в кучу, как мелкие монеты в церковной кружке.

– Они восхищены, заинтригованы, даже очарованы, – сказал Сесил. – Но я много раз наблюдал ту же самую реакцию в Париже. По-моему, именно поэтому вокруг нее не возникло и тени скандала в последние шесть лет. Ни один мужчина по-настоящему не захотел уложить ее в постель.

– Сесил, что ты такое говоришь?!

Он бросил на жену озорной взгляд.

– Вот ты – совсем другое дело. Увы, моя фигура тоже уже не та, что прежде.

– Как будто меня это волнует, – пробурчала Кларибел.

– Тогда почему же ты думаешь, что я не наслаждаюсь каждым изгибом твоего тела? – сказал Сесил, и выражение его глаз подтверждало искренность слов. – Более того, Кларибел, мне нравится, что ты с удовольствием делишь со мной постель. Ты моя…

– Мистер Пинклер-Рейберн! – воскликнула Кларибел. – Вы забываетесь! – Однако щеки ее пылали, и она с нежностью добавила: – Нам с тобой повезло, Сесил. Но хватит этих глупостей! Что там сказала леди Айлей насчет чудесных сказок?

– Все те, кто называл ее гадкой герцогиней, откажутся теперь от своих слов, – ответил ей муж. – Графиня превратилась в лебедя. И она посадила насмешников в лужу, превратив все в шутку.

– Я совсем ничего не помню об этом, – пробормотала Кларибел, наморщив нос. – Моя мама сказала, что все это ужасно грубо и недостойно. Она не позволяла нам читать газеты целую неделю.

Сесил наклонился и поцеловал жену в нос.

– Я знаю, дорогая. Вот почему ты – моя сладкая тарталетка, а Тео – великолепный, но твердый сухарь.

– Я не тарталетка, – сказала Кларибел, но не смогла сдержать улыбку.

Гости на балу у Пинклер-Рейбернов больше всего напоминали Тео воробьев, расположившихся на изгороди, слетевшихся туда с дерева большой стаей, отчаянно галдящей. Но стоило одной птице взлететь, как все остальные, истерично чирикая, устремлялись за ней, и вся стая почти одновременно опускалась на другую изгородь, примерно ярдов на десять левее. Или правее.

«Ключом к управлению вечером, – решила Тео, – должен быть воробей, который определяет поведение стаи». И поэтому когда бальный зал невыносимо переполнился, она прошла на террасу, уводя за собой многочисленную группу джентльменов, которых неудержимо влекло к ней. Когда же к ним присоединился мистер Ван Вехтен в своем пурпурном бархатном фраке в оранжевую полоску, она заговорила с ним столь пренебрежительно, что он ретировался так же быстро, как и пришел. То же самое произошло и с мистером Хойтом, о котором ходили слухи, что он владел огромным состоянием в золоте, но имел склонность демонстрировать свои сокровища в виде вульгарных блестящих пуговиц.

Глядя на компанию графини, то и дело разражавшуюся смехом, когда она отпускала остроумные замечания, многие другие из бального зала тоже перемещались на террасу. В результате, почувствовав себя несколько некомфортно, Тео решила – больше из озорства – прогуляться по саду. Что касается ее спутника, то тут не могло быть никаких сомнений. Она взяла под руку лорда Джеффри Тревельяна.

Тео знала, что он женился еще в тот ее первый сезон (хотя ясно, что не на Кларибел) и что его жена умерла несколько лет спустя. Теперь, когда он стал старше, от уголков его глаз разбегались морщинки, а лицо слегка осунулось. Но все остальное осталось прежним – темные чуть раскосые глаза и легкая порочная улыбка, таившаяся в уголках губ. И при одном лишь взгляде на него сердце все еще замирало у нее в груди.

К тому времени, когда они с Джеффри возвратились на террасу, слегка подвыпившие гости уже разбрелись по темным тропинкам сада, воображая, будто они в Воксхолле.

Тео же, вернувшись в бальный зал, теперь почти опустевший, позволила Джеффри закружить ее в вальсе. Когда этот вальс закончился и зазвучал другой, ее окружили другие желающие потанцевать с ней. Казалось, все жаждали танцевать с лебедем, но не хотели танцевать кадриль.

Нет, они хотели слышать этот низкий, чуть хрипловатый смех в ответ на свои шутки и ощущать эти стройные проворные ноги в волнующей близости от своих.

– Есть что-то непонятное в ее облике, – сказал Сесилу полковник Маклахлан. – Хотя она вовсе не моего обычного типа, должен заметить. Мне нравятся маленькие и полные. Кроме того, она высмеяла меня, и я точно знаю: она не захотела бы лечь в постель даже с самим принцем-регентом!

Однако полковник продолжал следить за Тео, сейчас кружившейся в объятиях мужчины, годившегося ей в отцы. И однако же все прекрасно видели: когда она улыбалась ему, он расправлял плечи и продолжал вальсировать все с той же удалью.

– Тео напоминает Диану-охотницу, – сказал Сесил; его изрядно забавляла вспышка популярности, которой пользовалась его кузина по браку. – Прекрасная и вместе с тем беспощадная, всегда готовая выхватить лук и стрелы или превратить мужчину в визжащую свинью. Чувственная, но с оттенком невинности в облике.

– Боже милостивый, вы изъясняетесь как поэт, – заметил пораженный Маклахлан. – Не допускайте, чтобы ваша жена услышала, как вы подобным образом отзываетесь о графине.

Сесил лишь рассмеялся в ответ. Он не беспокоился насчет Кларибел. Они с женой отлично понимали друг друга, и их интимное общение было счастливейшими моментами их жизни. А связь подобного рода означала: жена была твердо уверена, что муж не станет ей изменять. Кроме того, Сесил придерживался мнения, что жить с Тео было бы в высшей степени некомфортно.

Ее «законы» и «правила» были прелестны, если их читать. Но та же склонность все каталогизировать и раскладывать по полочкам – склонность, прослеживавшаяся на протяжении всей ее жизни, – иногда ужасно раздражала. Она скорее декларировала, чем советовала. Была слишком жестокой в своих оценках, слишком неумолимой, слишком остроумной. И еще слишком беспокойной и слишком суматошной. Как и подобает лебедю, разумеется.

Хотя Тео получила огромное удовольствие от своего головокружительного появления в свете и от того повышенного внимания, которое высшее общество уделяло каждому ее высказыванию относительно стиля, но постоянные упоминания о лебедях (но никогда об утятах) страшно ей надоели.

К осени 1815 года все газеты взяли за обыкновение запрашивать что-нибудь из ее новых «законов». «Ля Белль Ассамблй», например, никогда не забывала включить в номер подробное описание каждого ее костюма (с ее, Тео, объяснениями).

«Как будет замечательно, если Джеймс по возвращении узнает, что его жена стала теперь в свете величиной, с которой нельзя не считаться», – думала Тео.

Так что теперь ее сопровождали два призрака. Один – ее матери – стоял у одного ее плеча, а другой – Джеймса – у другого. Конечно, она не окружала романтическим ореолом свое замужество, но все же часто размышляла и спрашивала себя: «Где крылась ошибка, чья была вина?» Но уместно ли говорить о виновности в браке?