– Мне трудно судить об этом. Я не аристократ и при дворе Версаля никогда не бывал, чтобы знать его сплетни. Извещен в одном: Иосиф, навещая сестру, был очень недоволен ее кокетством и умолял избавиться от любовника, принца Шарля де Линя, который, кстати, собирается навестить Петербург.

– Принцу де Линю, молва о котором гремит по свету, я всегда буду рада. Но вы уклонились от прямого ответа.

– По той причине, что не слышал прямого вопроса… К сожалению, – признался Корберон, – все французы недолюбливают королеву-австриячку, но она ловко пользуется красотой и потоками слез для влияния на своего супруга.

– Вмешается ли Франция в эту возню из-за Баварии?

– Смею думать, что французы никогда не пойдут сражаться за венские интересы, которые им всегда были чужды.

– У вас какое-то дело до меня, Корберон?

– Да! В июне я с маркизом де Жюинье подписали брачный контракт между девицей Мари Колло и сыном маэстро Фальконе. Я думаю, старику это было не совсем-то приятно – быть на свадьбе своей воспитанницы, которую он так нежно любил.

– Сын бездарен. Отец гениален. Колло талантлива. Но что нам с того? Главное – памятник Петру готов.

– Фальконе, увы, собирается покинуть Россию.

– Зачем? Кому, как не ему, достанутся все лавры и пушечные салюты? Хорошо, – сказала Екатерина, – я сегодня как раз обедаю у графа Сольмса и навещу мастерскую Фальконе…

Прусское посольство располагалось по соседству с мастерской скульптора. Екатерину встретила заплаканная Колло.

– Вы, сударыня, покидаете нас вместе с мужем?

– Нет, – ответила Колло, – у меня есть учитель, которому я всю жизнь останусь благодарна. Женщине лучше жить с талантливым стариком, нежели с молодым, но бездарным мужем.

– Вас, французов, на голодный желудок не поймешь. Зачем же тогда было устраивать эту комедию с брачным контрактом?

– В жизни, ваше величество, не все так просто.

– А я хотела предложить вам остаться в России…

– Никогда! – послышался голос Фальконе, спускавшегося с антресолей по лесенке. – Я уже изнемог от критики своего творения, которое, я верю, сохранит мое имя в истории. Я это сам понимаю. Ваш Бецкой этого не поймет!

Екатерина уже привыкла к едкости в речах мастера:

– Маэстро, если вы решили стать Прометеем, так пусть Бецкой, вместо орла, клюет вашу печень. Для чего мы все живем на этом паршивом и гнусном свете?

Фальконе задержал шаги на шатких ступенях.

– А вот и ответьте – для чего? – спросил он сверху.

– Преодолевать трудности – не в этом ли смысл жизни? Вы думаете, мне легко? О-о-о, – закатила глаза Екатерина. – Вы все намного счастливее меня, и у вас под рукою постоянно находится молоток, которым и устраняете лишнее в камне.

– А у вас – топор, которым вы рубите лишние головы! – рассвирепел Фальконе. – Так срубите голову Бецкому.

– Этим я славы своей не умножу, но если Бецкой разлагается на вашей дороге, перепрыгните через его труп. Но зачем же уезжать из России в самый канун своего триумфа?

Фальконе, глянув на Колло, остался непреклонен:

– Мы уедем. Не верьте тем, кто скажет вам, будто змею следует убрать из-под копыт Петрова коня: в жизни великих мира сего всегда встречаются гадюки, больно жалящие… Ваше величество позволит мне увезти с собою ваши письма ко мне?

– Берите их, Фальконе: они ведь вам писаны…

Она навестила Панина, больного, лежавшего в постели. Речь завела о дальних странах – Камчатке и островах Алеутских.

– За всеми ворами не уследишь. С ночным воровством бороться проще, ибо оно явное, с дневным – труднее, оно не всегда приметно. Ясно теперь, что прежние карты стран дальневосточных были из Академии похищены. Не по этим ли вот краденым картам англичане теперь у наших берегов рыщут?

– Вас это слишком беспокоит? – спросил Панин.

– Если у нас отнимут Камчатку, нам потом силком их в шею гнать придется. А пушек нет. Гарнизонов тоже… Ладно, – сказала Екатерина, – так что там с баварским курфюрстом?

– Я же докладывал – умер от оспы.

– Сам виноват! Надо было не бояться прививок. Прямо мор какой-то пошел на монархов, и все дохнут от оспы. Надеюсь, Мария-Терезия усмирит своего сына и войны не будет.

– Будет. Как бы и нас в нее не втянули.

…Потемкин переслал Румянцеву приказ – двинуть резервную армию к рубежам Галиции; русские костры оживили печальные долины. Вслед за этим Потемкин распорядился: «Адмиралтейств-коллегии заняться составлением карт наших земель на Востоке дальнем, дабы ни Джеймс Кук, ни кто иные мореплаватели иноземные не приписывали себе открытие тех земель, которые нами, русскими, давно открыты…»

Сейчас многое зависело и от решимости Фридриха II.

* * *

Увидев, что сына не унять, а дело зашло далеко, Мария-Терезия простояла на коленях десять часов, падая в обмороки от усталости. Она молилась всенародно – в соборе Вены, взывая к всевышним силам, чтобы предотвратить страшную войну…

Фридрих II устроил армии смотр в окрестностях Потсдама, верхом на лошадях генералы собрались вместе.

– Вот мы и поседели, друзья мои, – сказал им король. – Понимаю, что вам, как и мне, трудно на старости лет покидать тепло домашних очагов и ласковых внучек, чтобы снова водить полки в кровавые битвы… Мне, сознаюсь, тоже приятнее бы сидеть в Сан-Суси, читая всякую ерунду о себе в газетах. Но тучи над Германией сгустились, пора их рассеять. Россия и Франция поддержат нас… Извините меня, – произнес Фридрих, – я уже немолод и поведу войска не верхом, а в коляске. Впрочем, в бою вы узрите меня в седле – скачущим впереди!

Армия тронулась – на Богемию, на Моравию. Впереди запыленных колонн тарахтела по ухабам коляска, внутри которой, сумрачно озирая мир из-под опущенной на глаза шляпы, ехал король. Мария-Терезия прислала ему письмо; не стыдно ли нам, старикам, рвать на себе волосы, убеленные сединами?

Четырнадцать лет подряд странствовал по Европе обломок былого величия – фаворит императрицы Елизаветы, симпатичный человек Иван Иванович Шувалов, имевший славу покровителя русских ученых, артистов, живописцев; хорошо зная картинные галереи Европы, он помогал Екатерине в подборе живописи для ее Эрмитажа. Бурный всплеск радости раздался при его появлении в столице – всякая поэтическая тварь спешила восславить его приезд на родину. Смолоду воспетый великим Ломоносовым, одряхлевший куртизан попал и в стихи Гаврилы Державина:

Предстатель русских Муз, талантов покровитель,

Любимец их и друг, мой вождь и просветитель…

Потемкин навестил вельможу на Невском в его апартаментах, за которыми стелились фруктовые сады и оранжереи. Светлейший всегда дивился, почему Шувалов отказался от графского титула (что не мешало иностранцам величать его графом: Ивана Ивановича они путали с его дядьями, которые графством гордились). Естественно, память неудачной юности увлекла Потемкина, и, увидев перед собой бывшего своего куратора, он – без тени унижения – опустился перед ним на колени.