Шум-крик-сирена скорой помощи. Взрыв на автовокзале в Хедере.

— Может, не поедешь в Иерусалим?

— При чем тут Иерусалим?

Когда все это кончится? Не пора ли монтировать другое кино?

Страница на иврите

Мы встретились с господином Стернфельдом в обшарпанном здании министерства индустрии, от которого вскоре останутся одни стены, ампирное здание пойдет на капремонт.

— Историю надо уметь подать красиво. Если ты все еще полагаешь ее продать. Откуда столько новых героев? Не кино, а наводнение! Дай мне одну внятную страницу на иврите, — повторял он как заведенный, бегая по коридорам в поисках девушки, которая умеет обращаться со здешним видео.

Девушка нашлась, но аппарат оказался неисправным. Показывает то в черно-белом, то в цвете, но со звуком. Потея, мы пялились в экран, где Бедя учил стариков рисовать, писал картины, говорил, что живет прошлым, выжимает его на палитру, как сок из лимона… Да, именно здесь мы сидели с Барсуковым, в ту пору это был роскошный кабинет с секретаршей при входе. Но тогда речь шла об игровом фильме с миллионным бюджетом, а сейчас — о чепуховой сумме, собственно, оплате монтажной и монтажера. У Фимы из‐за никчемных моих идей солидный минус в банке.

Промо господин Стернфельд одобрил и велел идти к продюсерше Нив, прямо сейчас.

— Покажи ей видео. Сделайте вместе одну страницу на иврите и принеси мне.

Значит, пронял его Бедя? Да нисколько. В Израиле можно снять кино про любого.

— Тогда зачем страница на иврите?!

— Пусть будет. В худшем случае не помешает, в лучшем — поможет.

* * *

Нив, загорелая красотка в белой майке, удивилась просьбе господина Стернфельда. Я показала ей промо. Ее вдохновила сцена, где Бедя играет в бридж.

— Есть зацепка! Старушка, на фильм о которой я уже три года не могу получить ни копейки, тоже играет в бридж. И судьба у нее ого-го. Что, если подать на короткометражную серию? Четверо стариков играют в бридж, и разворачиваются истории…

Что-то бухнуло, посыпались стекла.

Нив переключилась с видео на первый канал. Взрыв в центре Иерусалима, на углу Яффо и Кинг-Джордж. В кафе, отремонтированном и вновь открытом после первого теракта. Я миновала его по дороге к Нив.

По скоростному оказанию медицинской помощи мы впереди планеты всей. Только вывезли раненых, а уже поступают сообщения из больниц: туда-то доставлено столько-то, по предварительной оценке состояние стольких-то оценивается как критическое, стольких-то как тяжелое, стольких-то средней тяжести… Имена погибших объявят позже.

Звонит Фима:

— Ты где?

Объяснила. Нив по городскому телефону уговаривает сына пойти к соседям и ждать ее там. Все дороги перекрыты, выехать отсюда пока невозможно.

Нив садится за компьютер.

Тот ли сценарий мы пишем?

Возвращаюсь домой пешком с готовой страницей на иврите.

На автобусной остановке стоит молодой человек в кипе.

— Автобусы еще не ходят, — говорю я ему.

— Без тебя знаю. Безобразие, перекрыли весь центр для нагнетания паники и на радость врагам.

— Когда-нибудь все это кончится, — говорю я.

— Известно когда, — отвечает он так, словно получил донесение от секретных служб.

— Когда же?

— Когда придет Мессия.

Пожалуй, и этому надо подарить сачок.

Билет на пароход в рай

Бедя умер в марте 2002 года, Хана вслед за ним, осенью.

В 2005 году в Терезине, там, где Лео Майер нарисовал автопортрет в чалме и шароварах, открылась выставка «Билет на пароход в рай». На ней кроме всего прочего экспонировалась фотография «футуристической виллы», спроектированной компанией «Абелес и Майер» и обнаруженной Лео Крамаром и его супругой Гунилой неподалеку от киностудии Баррандов, на углу Баррандовской, 60, и улицы Скальни. Дом был построен в 1934 году для Йозефа Авербуха, директора «Союза кино», и его жены Ольги.

Нынешний хозяин виллы господин Хлупачек (по-чешски «волосатый») не пустил нас внутрь, сославшись на то, что несколько дней тому назад здесь была американская группа, которая снимала кино по заказу внуков Авербуха. Тот продал виллу еще до начала войны какому-то чеху и эмигрировал со всей семьей в Америку.

У наших Майеров наследников не было. Господин Стернфельд вышел из игры. Барсуков умер, не дождавшись ни прижизненной, ни посмертной славы. Мы с Фимой перевели в цифру несметное число кассет и ждем у моря погоды. Я — в Хайфе, он — в Тель-Авиве.

Бедя ушел и унес с собой сачок.

Лео Майер, «Дом Авербуха», 1934, Прага. Архив Е. Макаровой.

Декабрь 1997 года.

Круглолицый румяный Манци полулежит в кресле после операции на сердце, а его хрупкая, тоненькая жена раскладывает по тарелочкам малюсенькие бутерброды. Манци молча следит за ее движениями. Голубизна глаз, румяность щек — он кажется ребенком, сиганувшим с моста в реку по имени «старость».

Я объясняю, что приехала со списком людей, которые читали лекции в Терезине, мне важно узнать о них что-то помимо того, о чем они говорили. Или молчали.

— Честно говоря, мне не хочется туда возвращаться.

Он мне и по телефону сказал, что отказался участвовать в «Шоа», проекте Спилберга. Всю жизнь их никто ни о чем не спрашивал, а тут на старости лет душу перед камерой выворачивай! Я убедила Манци в том, что это не сбор показаний по опроснику Спилберга, и пообещала приехать не только без камеры, но и без магнитофона.

— Как же вам удается узнать, кто и о чем молчал?

— По названиям лекций и их содержанию. Скажем, слово «еврей» упоминается многократно, а такие слова, как «голод» или «смерть», — впрямую ни разу.

— Голодом мы вас морить не собираемся. Давайте список!

Стол накрыт, чай налит, список у Манци в руках. Жéнка подсела к мужу — следить за именами в четыре глаза. Для быстроты дела я пометила галочкой лекторов из Простеёва, откуда родом и Манци, и Женка. В этом маленьком городке была большая еврейская община и огромная синагога. Мауд показывала мне на фотографии, кто на каком месте сидел. Но палец Женки останавливается не на Простеёве.

Йозеф Мануэль, Манци, 1998. Фото С. Макарова.