Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иногда, оттирая руки, она останавливалась и рассматривала их. Они были красные, загрубелые, в мозолях. И все-таки она знала: где-то там, в запястьях, таится неведомая сила. Но увы, как ни водила она руками, как ни опустошала себя, ни подыскивала присказки… ничего не выходило.
Вечером она жадно проглатывала ужин. Потом поднималась в жалкую и утлую каморку, в которой жила у Уоткинсов. К счастью, у нее не было времени досадовать на комковатый матрас, жесткое одеяло и храп соседки по комнате, поскольку она мгновенно засыпала тяжелым сном без грез.
* * *
Когда Садима прочищала предпредпоследний камин, грянула новость. Уоткинсам пришло письмо. Приглашение на великолепной бумаге с золотым тиснением. На бал, который лорд Хендерсон устраивает в замке Бленкинсоп.
Сестры Уоткинс встретили новость удивительным образом. Вместо криков, восторженного визга или иных восклицаний они спокойно улыбнулись. Обсудили, когда надо будет подать экипаж, чтобы приехать без опоздания, и разошлись по своим комнатам с мечтательным видом девушек, хранящих тайну.
Разумеется, бал вскоре стал единственным предметом разговоров в Гринхеде. Прошел слух, что в этот вечер лорд Хендерсон представит свою невесту.
Садиме приходилось прикладывать вдвое больше усилий, чтобы казаться равнодушной к этой новости. Вся прислуга с наслаждением пересказывала ей каждую сплетню про лордову невесту. Ей расписывали ее красоту, богатство, титулы. И неважно, что слухи противоречили друг другу, а языки болтали что ни попадя. Женщины говорили, чтобы ее поддразнить, и дожидались слез. Мужчины тешили самолюбие тем, что поучают ее, ставя на место. Садима закрылась в панцирь. Она продолжала работать по дому, глухая ко всему, что творилось вокруг.
Вероятно, по этой причине она не разглядела в поведении сестер Уоткинс первых тревожных признаков.
Однако вскоре их было уже невозможно не замечать. Над домом нависла зловещая тень. Садима начала присматриваться.
Каждый день Мэй улыбалась чему-то, играя тонкой золотой цепочкой, какую носила теперь на шее. Думая, что никто ее не видит, она вытаскивала висящий на ней золотой кулон, целовала его и прятала обратно в корсаж. Мэри же крутила золотое колечко на мизинце. На Маргарет Садима не приметила никаких украшений, но старшая всегда была самой хитрой и скрытной. А расплывшееся по всему ее лицу выражение довольства не предвещало ничего хорошего.
Вызнать что-то Садима могла только у Мэй. Как-то в послеобеденное время, когда младшая сестра отдыхала в саду, растянувшись в шезлонге, Садима подошла к ней. Она несла на плече ковер и перекинула его через ветку, будто бы собираясь выбить пыль. За ним, как за ширмой, никто не мог их увидеть.
– У тебя такой счастливый вид, Мэй, – сказала Садима.
– Ах, если б ты знала! Да, я счастлива, очень счастлива. Но я не должна тебе ничего говорить.
– Конечно, мисс.
– Нет-нет, забудь, что я сейчас сказала.
– Да, мисс.
Садима вернулась к ковру. Мэй не могла больше сдерживаться.
– Садима, пообещай, что ты никому не расскажешь, – прошептала она. – В общем. На балу… Лорд Хендерсон объявит, что я – его невеста! Представляешь?
И Мэй шепотом поведала историю их тайной переписки. Вот уже несколько недель они посылали друг другу письма. Содержание их становилось все нежнее. Они обменялись подарками. И вскоре весь свет узнает об их помолвке.
Мэй в восторге, с пылающими щеками, сжала Садиме руки. Та поздравила ее. И принялась выбивать ковер. Она била с такой силой, что руки дрожали.
Пока Уоткинсы обедали, Садима вошла в комнату Мэй. Найти маленькую картонную коробочку в глубине шкафа труда не составило. Вся переписка состояла на деле из трех писем, расплывчатых и пламенных, за подписью «лорд Хендерсон».
Садима узнала почерк леди Хендерсон – тот же, что был на золе в подвале и на стенках ванны. Что происходит?
Она внимательно перечитала письма. Во втором упоминалось украшение, посланное в знак любви. Леди Хендерсон могла создавать любые золотые вещи. Садиму насторожил такой подарок: Мэй постоянно носила на шее зачарованное золото, и оно, вероятно, околдовало ее. Последнее письмо было признанием. Лорд Хендерсон просил руки Мэй. И прибавлял: «Отдайте же мне свою руку, милая Мэй, хотя нет, не жертвуйте так много. Подарите мне лишь малый кусочек вас, частичку прелестного вашего существа».
Садима почувствовала, как сердце у нее оборвалось. Что отдала Мэй?
Она побежала в комнаты к старшим сестрам. И нашла там те же письма, почти слово в слово. Мэри получила два, Маргарет – одно. Пока что.
Садима вдруг сообразила, что в последнее время Мэй постоянно лежит. Конечно, младшенькая была хрупкого здоровья, но обычно хоть немного бродила по саду, а не лежала в шезлонге. Мэй как раз поднималась к себе в комнату. Садима проследила за ее медленными болезненными шажками.
Мэй упала в кресло.
– Садима! Что ты…
Садима присела перед ней и сняла домашнюю туфлю. Мэй вскрикнула от боли. Нога была замотана бинтами, на которых проступала кровь. Юная девушка отрезала себе пятку.
– Мэй, как ты могла?
– Ах, да разве тебе объяснишь! – воскликнула Мэй с завороженной улыбкой. – Я сделала это ради него. Мы любим друг друга. Это выше твоего понимания.
И прибавила уже резко:
– Я запрещаю тебе говорить об этом! Выйди немедленно, или я велю тебя выставить.
Садима отступила. Она не узнавала свою молочную сестру.
На следующий день Мэри объявила, что у нее мигрень, и не выходила из комнаты. Еще через день она спустилась прихрамывая. Немного погодя настал черед Маргарет.
Садима в растерянности наблюдала, как приближается назначенный бал и как хиреют сестры Уоткинс. Они часами лежали без сил, уставившись в пустоту. Таяли с каждым днем. Лица их осунулись, на них выделялись горячечные глаза с тусклыми зрачками. Играть больше не было необходимости: они действительно стали существами хрупкими и бесплотными.
Садима в конце концов разозлилась. Она тут бессмысленно драит полы, пока сестры Уоткинс глупейшим образом сами лезут в колдовскую ловушку, из признательности и любви отрезая себе по куску ноги. И она, конечно, не могла спокойно закрывать на все глаза. Она должна была разобраться с этим делом.
Настал день бала. Сестры разместились в берлине и уехали. Воздушные платья, подчеркивая их хрупкость, придавали им необыкновенное изящество. Миссис Уоткинс отправилась с ними, гордясь своими призрачными дочерьми, едва переставляющими ноги.
Садима быстро закончила последние труды и побежала к родителям, где оставила ружье.
Няня Рози заподозрила, что дочь что-то замышляет. Она поднялась по лестнице, следя, чтобы
