Передав донесение в сомнительный эфир, лейтенант развернул планшет и приступил, не сходя с места, к составлению протокола. Он писал его до того медленно, словно только вчера окончил первый класс и еще нетвердо запомнил силуэты букв. Каждые десять секунд он поднимал на меня проникновенный взгляд, и в глазах его читались немые вопросы: может, ну их к лешему, эти писульки? Вас ведь не убили, из вещей опять же ничего не пропало, так хрена ли вам тратить время, а милиции – усугублять цифры раскрываемости, и без того паршивые? Вы же телеперсона, за вас и начальству отдуваться, и нам влетит по первое число… и кому, скажи на милость, это надо? Может, расстанемся по-доброму, а? Без бюрократии? Нам уже настоящих преступников ловить пора, и начальство ждет, и кушать хочется, и вон, глядите, овчарка служебная простудилась – слышите, чихает?

Черно-серая овчарка, между прочим, вела себя честнее людей. Она не притворялась, что боролась и искала, но не нашла и сдалась. Она просто села на асфальт, презрительно чихнула, потерла морду лапой и отказалась работать. Напрочь. Ни за какие удовольствия. С усталым видом аристократки, которой не к лицу гоняться за вонючим мужичьем. Как будто даже запах гегемонов способен вывести из строя чуткий нос – главное ее служебное достояние.

Ну раз уж собака бастует, подумал я тогда сквозь боль в боку, то действительно на фиг. Против природы не попрешь. Я раньше не догадывался, что у простой милицейской овчарки может быть так сильно развито классовое чутье. Работяги-хулиганы из кустов ей, выходит, по барабану. Дайте ей графов-князей прямо из Парижа, дайте ей красивых живчиков с золотом-брильянтами – вот тут-то она развернется во всю собачью прыть, принеся материальную пользу Родине. Элитный, смотрю я, у нас райончик. Жаль, что на меня не напали денди в костюмах от Версаче и с платиновыми кастетами. «Черт с вами, – сказал я менту, – не надо мне вашего протокола. Только доведите до подъезда». Лейтенант просветлел: «Само собой! До самой квартиры!» И нежно-почтительно сопроводил меня под руку, как молодой наследник – дряхлую бабку-миллионершу. А расставаясь у дверей, не преминул сообщить: «И передача ваша, забыл сказать, семье нашей очень нравится. Сам-то я редко успеваю с дежурства, но вот жена и сын, тоже школьник, “Угадайку” всегда смотрят». Я кисло ответил: «Да-да, спасибо…» Интересно знать, что он имел в виду, говоря «тоже школьник»? Три шанса из пяти – возраст наших игроков. Три шанса из трех – мою обалденную фамилию.

Отлепив лоб от косяка, я вернул телефонную трубку на базу и с кряхтением поплелся на кухню. Где безо всякого удовольствия выпил стакан холодного сока. Горячий сладкий кофе мне сегодня не светит, увы. Просить Айболита сгонять за сахаром я счел неудобным, а использовать ментов не догадался. И зря. Думаю, за похеренный протокол лейтенант не пожалел бы пачки рафинада. Хотя, скорее, конфисковал бы ее для меня у кого-нибудь. Нет уж, тогда не надо, обойдусь соком. Сегодня в России не протолкнуться от робин-гудов, которые хотят помочь ближним – за счет дальних. И первыми в списке нуждающихся стоят, конечно же, они сами…

Все-таки здорово, сказал я себе, что Льву Школьнику чаще приходится иметь дело с детьми и гораздо реже – со взрослыми. Правда, порою и без них не обойтись. Я, скажем, взял себе за правило: перед тем, как ты подсаживаешь в сектор нового ребенка с готовым ответом, следует лично переговорить с его или ее родителями. Прямой эфир – штука коварная. Один раз уже на передаче выяснилось, что очередной наш засланец, мальчик с безупречной дикцией, от волнения перестает выговаривать половину букв. В тот злополучный раз фамилия человека-в-маске была коротенькой, и весь зал долго не мог понять, кого же он имеет в виду. Ребятишки вокруг веселились, а каково было парню? Кстати, на завтрашнее утро у нас новая подставная. Надеюсь, у этой Ани, дочери подруги моей редакторши Татьяны, с дикцией и с памятью все в порядке. Вечером придется звать на разговор папу или маму – кого там Татьяна организует. И принимать гостя не в «Останкино», как обычно, а дома. Жена не больно любит, когда я еще и дома занимаюсь «Угадайкой», но других вариантов нет…

Тонко запищал зуммер. Я вернулся из кухни к дивану, кое-как улегся на живот и стал ждать, когда автоответчик меня отмажет. «Вы позвонили по телефону… к сожалению, нас нет дома… сообщение после гудка…» После гудка телефон сказал мне строгим голосом Инги Викторовны, секретарши Ленца: «Лев Абрамович, пожалуйста, ответьте шефу». От начальства можно спрятаться только в могилу, мрачно подумал я и протянул руку за трубкой. Попутно растревожив и синяк, и ребро, и даже копчик.

– Здравствуйте, Иннокентий Оттович.

– Здравствуйте, Лев Абрамович. Как ваше самочувствие?

Добрый доктор, конечно же, известил руководство телеканала. Надо полагать, деньги ему платят еще и за это.

– Неплохо. – Я постарался, чтобы голос мой прозвучал бодро. Главное не переборщить. – Выздоравливаю. Травм, не совместимых с завтрашним эфиром, у меня нет.

– Вы уверены, что сможете провести оба эфира? – спросил Ленц.

Иногда даже хорошо, если у твоего начальника стальное сердце. Притворная участливость раздражает, когда речь идет о профите. Не надо казаться лучше, чем ты есть. Меня вот, к примеру, долго считали сентиментальным министром культуры: я часто входил в положение, учитывал обстоятельства, давал шанс и иногда, увы, являл милость к тем падшим, кого, наоборот, следовало бы толкнуть. Всю первую половину моего срока подчиненные пытались из меня веревки вить. Всю вторую – обижались, что я был таким душкой, а стал таким букой. А вот на Ленца никто никогда не обижался: все заранее знали, что он – агрегат в человеческом обличье. Как можно обижаться на газонокосилку или бетономешалку?

– Уверен, – ответил я. – Ходить мне даже проще, чем лежать. Я справлюсь с программой, даю слово. Шоу маст гоу он.

– Но, может быть, – в голосе Ленца возникла не свойственная ему и оттого зловещая мягкость, – вам все-таки отдохнуть до конца недели? А в эфир мы поставим «консервы»…

Впервые за весь день я испугался. «Консервы», то есть заранее записанный выпуск шоу, мы держим на крайний случай. Самый пожарный из всех пожарных. Время от времени я, как требует инструкция, заменяю этот выпуск на новый, однако никогда не выпускаю «консервы» на экран. Опасно создавать прецедент: сегодня – запись, завтра – запись, а там тебе и прямой выход ласково зарежут. Волки из Совета директоров похлопают тебя по плечу: «Лева, дружок, и так все замечательно!»

– Отдохнуть, конечно, можно, – проговорил я словно бы в раздумьях. То есть как будто я всерьез не исключал такого выхода. – Кто же из нас откажется дома поболеть? Но видите ли, Иннокентий Оттович, тут у нас сразу возникает неблагоприятный финансовый момент, даже два…

Моя работа в Минкульте превратила меня в довольно опытного интригана. В чиновничьих джунглях иные не выживают. Ясное дело, до тех заоблачных высот манипуляции людьми, где одиноко реял наш бывший министр труда, я не поднялся, но кое-какими простыми движениями шефов управлять могу. Я не злоупотребляю своим опытом в обычных ситуациях. Лишь в критических, когда нет другого выбора. Ленц, я знаю, делает стойку на все слова с корнем «финанс». Калькулятор в его черепушке мигом начинает трещать, как птичка Гейгера в урановой шахте.