— Эй, Ноэль!

— Лучшие люди приходят позже всех!

— Какая честь, где бы это записать?

И так далее. Ноэль встал у бара, повернулся к нам спиной, не двигается.

Жерар, он лучше кого другого понимает, как должен вести себя хозяин кафе, подает ему пиво. Ноэль берет стакан, смотрит на него, словно в жизни такого не видал. Потом поворачивается, окидывает нас взглядом, в котором ясно читается: «А кто они все, собственно, такие?» — с размаху выхлестывает на нас, никого не пропустив, свой стакан «Стеллы» и орет:

— Аполло! Аполло явился!

Больше всех досталось Жюлю Пирону, судебному исполнителю, и его отлично отглаженному костюму. А самый безбашенный из нас, он и родился бешеным, Схамфеларе Леон, которого когда-то оштрафовали за то, что он в больнице набил морду собственному зятю, так вот, этот самый Леон направился было к нему, но Жерар успел подхватить Ноэля под руку и говорит:

— Ноэль, дружок, скажи-ка моим клиентам, что это ты спьяну, не нарочно и просишь прощения, иначе мне придется, Аполло ты там или не Аполло, вмазать тебе по морде и выкинуть отсюда пинком под жопу.

Жерар холост, готов, если надо, вышибить из кафе любого и даже под пыткой не скажет вам, как называется столица Испании, зато знает, как обращаться с людьми, и можете мне не верить, но Ноэль оглядывает нас и видит все тех же незнакомцев, но теперь облитых пивом и насквозь мокрых.

— Жерар, — говорит Ноэль. — Ты прав, Жерар, мне нельзя заходить в кафе. Извини. Серьезно, извини. — И начинает плакать: — Я хотел одного, мира и чтоб всем хорошо, я такой, я люблю ближних своих, всех без исключения, да я ради вас в лепешку расшибусь, а делаю такие вот глупости. Прощения. Прощения прошу.

И все разом переменилось, мы тут, в «Глухаре», люди жалостливые, особенно если кто плачет, даже если он не постоянный клиент, но все-таки алегемец, наш, можно сказать, сосед. Мы говорим:

— Не бери в голову, Ноэль, со всяким может случиться, всякий может разлить пиво или уронить стакан. Все, забыли, мы тебя угощаем.

И Ноэль пьет пиво, и еще одно, и еще. Время от времени он, вроде как тихий пьянчуга, говорит себе под нос: «Я никогда, никогда больше не произнесу Аполлон…» или: «Плотские желания» или: «Налей всем за мой счет». Схамфеларе, Леон, подошел к нему и говорит:

— Повезло тебе, Ноэль, что я сумел сдержаться, уж я б тебя отделал не хуже, чем Марселя, зятя моего. — И в сотый раз мы имеем счастье слушать Схамфеларе, Леона, гордо повествующего о том, как он от души накостылял зятю в больнице. — … И рана на левой лопатке, еще рана и ссадина на шее, как результат попытки удушения, опасное растяжение мышц живота, гематомы в почечной области спины, раны на левой голени…

Ноэль слушал. Мы деликатно молчали.

Где-то после семи часов Ноэль решил принять участие в метании дротиков. Но все его дротики втыкались мимо мишени, а один попал в плакат с изображением Рика ван Лойя, спринтера и участника чемпионата мира. Потом он некоторое время сидел, ни на что не реагируя, и расшевелить его было не легче, чем иерусалимскую Стену, потом достал из внутреннего кармана отвертку и сказал, что мы должны оставить его брата в покое, а то, что случилось в деревне, — его вина.

— Да, моя, Ноэля Катрайссе, и я готов за это заплатить, клянусь всеми святыми.

— И Аполлоном, — брякнул какой-то комик.

— Да, и Аполлоном, — подтвердил Ноэль мрачно. Он сидел, крутя отвертку между указательным и большим пальцами, и вдруг воткнул плоский кончик себе в ладонь, мы видели, как отвертка прошла насквозь, и не успели еще очухаться от шока, как он проделал то же самое с другой ладонью, хлынула кровь, и тут очнулся наш комик:

— Ноэль, ты чего, факиром заделался?

Схамфеларе, Леон, забежал за стойку, схватил полотенце, которым Жерар иногда вытирает стаканы, а в остальное время пот со лба, и разорвал его пополам.

— Я не могу этого видеть, — закричал Схамфеларе, Леон, и перебинтовал ладони Ноэля.

Ноэль уставился на повязки, словно это не его руки обмотали тряпкой.

Нельзя сказать, чтобы мы привыкли к разнообразным формам насилия, но, честно говоря, нам даже не было жалко Ноэля. Мы отвернулись от него. Потому как то, что случилось на наших глазах, слишком походило на безумие, и это нас испугало. Разве не пережили мы войну, разве не боролись мы со стихийными бедствиями? Впрочем, обычно мы не искали проблем на свою задницу, а сидели тихо, держа нос по ветру.

И Схамфеларе, Леон, самый безбашенный из всех, лично отвел Ноэля домой.

Господи, совсем ума лишилась. Все на свете проспала.

Альма выбирается из постели, странный привкус во рту от высокой температуры смешивается с запахом подгоревшей картошки. Она торопливо спускается по лестнице. Запах усиливается. Она зажигает свет.

— Ай-яй-яй…

Картошка с беконом подгорела, она открывает форточку.

Кто-то из полумрака гостиной передразнивает ее:

— Ай-яй-яй…

— Рене?

Дребезжащий хохоток в ответ.

— Ноэль?

Он лежит на диване, длинные кудрявые волосы облепили безумное лицо. Он тянет к ней перебинтованные руки:

— Я глупо вел себя. Я тоже.

Пока Альма снимает грязные повязки с ладоней Ноэля, он рассказывает, что случилось. Ничто не убережет меня.

— Какого черта ты делал в этом дурацком кафе?

— Хотел быть как все.

— Ты и так как все. У каждого свои заморочки. Твои заморочки засели в голове, вот и все. Балда.

Она смазывает ему ладони антисептиком.

— Ты не знаешь, как меня зовут.

— Не болтай чепухи.

— Ты вошла и сказала: Рене.

Она бинтует ему руки.

— Больно?

— Нет.

— Ноэль, — зовет она. — Больно или нет?

— Немножко.

— Балда.

В кухне она соскребает остатки картошки со сковороды, но, вспомнив, что грешно выбрасывать такую прорву еды, ставит сковороду на подставку и начинает есть.

— Лучше б ты меня в туалет спустила, когда я родился, — говорит Ноэль. Он встает с дивана, садится, аккуратно пристроив ноги на перекладину стула, и доедает несколько приставших к сковороде кусочков.

Как он беззащитен. Что это со мной, почему каждое слово, каждый жест моих мальчиков вызывают у меня слезы?

— Мне хотелось бы занять место Рене, — говорит Ноэль. — Пусть бы Бог на минутку отвернулся, в мире столько всякого, во что Ему надо вмешиваться, что Он не может следить за нами день и ночь, каждую секунду, и мы с Рене вполне успели бы обменяться мозгами и внешностью.