Эшлин вздрогнула так, что вся облилась.

Фрэнсис медленно повернулась всем корпусом. Кисточка с блеском для губ замерла у полуоткрытого рта. Трагическая девушка продолжала:

– Это было в прошлое Рождество. Мы тогда стояли рядом в очереди на такси.

– Но почему же ты ему не позвонила?

Фрэнсис наконец убрала блеск для губ и крепко встряхнула подругу за плечи:

– Он ведь лапочка! Просто прелесть! О чем ты только думала?!

– Думала, что он какой-то придурок конопатый. Фрэнсис смерила ее долгим задумчивым взглядом с высоты своего роста и наконец вынесла приговор:

– Знаешь, что, Линда О'Нил? Ты заслужила свое невезение, да, заслужила! И я тебя больше жалеть не буду.

Эшлин стояла, безучастно подставив руки под струю воды. Ну разве это не знак свыше?! Она всегда придавала особое значение подобным вещам. Вот и сейчас. «Попытай счастья с Маркусом Валентайном», – говорил ей небесный оракул. Даже если он раздает свои «позвони муа!» направо и налево, как рекламные листовки, все равно! Попробуй, рискни, не отступай, Эшлин!

Она вернулась из туалета, когда Лиза уже собиралась уходить. Получив то, что хотела, она не видела причины задерживаться в этом дешевом заведении.

– Ну, до свидания, увидимся в понедельник на работе, – робко сказала Эшлин, не зная, какая степень фамильярности ей теперь дозволена.

Лиза была довольна вечером. Посмотрев на Маркуса Валентайна, она поняла, что на него стоит тратить силы. Хотя уговорить его будет нелегко. В жизни он совсем не так наивен, как на сцене. На самом деле он умный и хитрый. И он не против вести колонку в журнале, но, похоже, он бережет себя для более раскрученных изданий. Ну что же, тут-то она его и поймает. Наплетет что-нибудь о том, как его колонка появится в журналах концерна «Рэндолф медиа» по всему миру.

А тут еще неожиданный поворот: кажется, он запал на Эшлин. Можно договориться с нею и обрабатывать Маркуса с двух сторон. Так что можно считать, что колонка у них в портфеле.

Но действовать надо быстро, пока Маркус не бросил Эшлин. Потому что он ее бросит непременно. Лиза таких видела насквозь. Обычный парень вдруг выбивается в звезды, разве он откажет себе в коротком романчике?!

С этим могут возникнуть проблемы: Эшлин, похоже, из тех страдалиц, которые принимают разрывы близко к сердцу, а Лизе меньше всего нужно, чтобы ее первый заместитель в такое напряженное время выбыл из строя. Сама она не понимала слабаков, позволяющих себе срываться. С ней такого никогда не случалось…

– Ли-и-иза-а-а, по-о-ока-а-а. До свида-а-ания, Ли-и-иза-а-а.

Это махали ей ребята, развлекавшие ее в начале вечера.

– Пока, – ответила она и, к своему удивлению, улыбнулась.

Идя по ночным улицам домой, она вдруг подумала, что вечер сегодня выдался какой-то особенный. Он был… а, вот! Веселый! Ей и вправду было весело.

А на следующее утро Лиза проснулась и почувствовала, что больше так не может. Не может, и все! Никогда ей не бывало так плохо. Даже в жуткие дни разрыва с Оливером она не испытывала такого отчаяния – просто ушла с головой в работу.

До сих пор Лиза никогда не воспринимала депрессию как объективную реальность. У других депрессии случались, когда жизнь шла недостаточно гладко, или от одиночества. Или от тоски… Но если у тебя в избытке хорошей обуви, ты часто обедаешь в дорогих ресторанах и получаешь повышение по службе в обход того, кто заслуживал этого больше, чем ты, для уныния причин нет.

Во всяком случае, теоретически это так. Однако, лежа в постели в чужом доме, она сама была потрясена силой своей депрессии. Ее выводили из себя эти шторы, это изобилие сосновой мебели, от которой любой нормальный человек озвереет. А тишина за окном просто бесила. «Проклятый сад», – зло думала она. То ли дело урчание такси, хлопанье автомобильных дверей, гул толпы. За окном должна проходить жизнь. К тому же после вчерашнего страшно болела голова: белого вина было выпито неизвестно сколько, а то, что каждый бокал вина непременно надо запивать минералкой, вряд ли справедливо, когда общий счет выпитого перевалил за двадцать бокалов. Это все Джой виновата.

Но физическое похмелье меркло по сравнению с эмоциональным. Вчера вечером ей было весело и хорошо и от приподнятого настроя в душе, видно, что-то сдвинулось, потому что она безостановочно думала об Оливере. До сих пор все шло замечательно: ей удавалось отодвигать всякие мысли о нем вот уже – да-да, правильно, почти пять месяцев. И, как только она допустила себя до этого, сразу поняла, как много прошло времени. Целых сто сорок пять дней. Легко вести счет, если тебя бросили в канун Нового года.

Нет, она не пыталась удержать его: слишком горда. И слишком прагматична: решила, что все равно им, таким разным, не ужиться. Были вещи, мириться с которыми она не хотела.

Но в это утро припоминалось только хорошее, первые встречи, дни, наполненные надеждой и ожиданием любви.

Она тогда работала в «Шик», а Оливер был фотографом по модам. Многообещающим и успешным. Он легко вбегал в редакцию, заплетенные в тонкие африканские косички волосы разлетались, широкое плечо оттягивала огромная сумка с аппаратурой. Даже опаздывая на встречу с главным редактором – а на самом деле особенно если опаздывал, – он всегда останавливался около Лизы.

– Как тебе Нью-Йорк? – спросила она однажды.

– Фигня. Ненавижу.

Все вокруг обожали Нью-Йорк, но Оливер никогда не вдохновлялся чужим мнением.

– А супермоделей там фотографировал?

– Ага. Целую кучу.

– Да ну? Тогда давай сплетничать. Наоми Кэмпбелл, какая она в жизни?

– У нее великолепное чувство юмора.

– А Кейт Мосс?

– О, Кейт просто замечательная.

И хотя Лизу разочаровало его равнодушие к закулисным историям об истериках и пристрастии моделей к героину, сам факт, что ни одна из девушек не пленила его, очень ее впечатлил.

Даже не видя Оливера, всегда можно было понять, здесь он или нет. Вокруг него толпились люди: сетовали, что превысили расходы, возражали, что его драгоценные снимки напечатаны на слишком дешевой бумаге, спорили, громко смеялись. Голос у Оливера был низкий и мог бы звучать обольстительно-мягко, не будь он слишком звонким. Когда он смеялся, люди оборачивались, если уже не смотрели на него. Красота его большого, сильного тела в сочетании со стремительной грацией действовала завораживающе. Когда он входил в редакцию, Лиза не могла отвести от него глаз. Пожалуй, «черный» – неточное для него определение, думала она. У Оливера все сияло – кожа, волосы, зубы.

Хотя в то время он еще делал себе имя, но был честен, имел свое мнение обо всем, и ладить с ним было нелегко. Тем, кто его злил, он немедленно давал об этом знать. Из-за его уверенности в себе, не меньшей, чем его красота, Лиза и решила, что влюблена. Да и жизнь его явно развивалась по восходящей линии, что тоже неплохо.