Она все-таки подошла, торопливо приложилась горячими губами к его губам, как будто боялась, что кто-то увидит и донесет, потом резко отпрянула, бросила на ходу: "Счастливо!".

Лариса снова уходила - как тогда, в имении Сережи Ауслендера, под Новгородом, но сейчас он почти не испытывал боли, только сожаление. Ей предстояло стать валькирией революции и умереть - по нелепой случайности, или по приговору своих же товарищей - неважно. Валькирии всегда пропадают по какой-то глупости! Она уходила к смерти, и он молча смотрел ей вслед. "Когда она разочаруется в раздувании мирового пожара, большевики не позволят ей жить, - с мучительной предопределенностью подумал Гафиз. - Но это, похоже, будет уже после меня. Порознь - к смерти, как предсказывал пан Твардовский..." Как ни странно, эта мысль даже придала ему твердости: "Ну, значит, я пошел!" Он шел один, к собственной судьбе, все понимая и ни о чем не жалея. Он сам выбрал этот путь, мучительный и славный.

До Индии оставался всего лишь шаг. Шаг, который нужно было сделать, оставив позади сахарные горы Кафиристана - белые, как кружевная балтийская пена или как первый, далекий снег там, в России, розы с терпким, пьянящим запахом, который за последние дни совершенно измучил Ларису, пальмы - цвета зеленого сукна бильярдных столов, мимозы и узкие, жаркие, кривые улочки Кабула, наполненные пестрым гомоном и нечистотами. Это вечное афганское лето нужно было навсегда удалить из памяти и сердца и устремиться вперед, к новым завоеваниям и победам, в Индию, вслед за Александром Македонским, чтобы заменить английский колониализм пожарами русской революции. Мифической всемирной революции, которой жестоко и бестрепетно служила Лариса Рейснер, еще недавно - первая леди Балтийского флота, затем - "комиссарша" краснознаменной Волжско-Каспийской флотилии, а теперь - "полпредша", жена посла Советской России в Афганистане - Федора Федоровича Раскольникова... Но этот шаг они с Раскольниковым так и не сделали, хотя так мечтали о нем. Их, как было принято говорить на языке новой бюрократии новой страны, "закупорили", "замариновали" в Афганистане, привязали ко двору эмира Амманулы-хана, который был необходим Советскому правительству как смертельный враг англичан, жестокий проевропейский реформатор и самовластный восточный деспот, решивший принять большевистскую помощь и умерить аппетиты британского льва.

Лариса, бредившая завоеванием Индии, вскоре поняла, что их с Раскольниковым отправили сюда в почетную ссылку, в вечное заточение, пропитанное душным ароматом роз и отгороженное от кипучей действительности неприступной стеной, как дворец эмира от его варварской, крикливой и грязной столицы. И кипарисы, и розы - спутники их вынужденного уединения, которое, "ради драгоценной безопасности высокого посла и его миссии", день и ночь охраняли мрачные усатые "сарбозы" из гвардии эмира - Лариса научилась ненавидеть. Да, теперь она ненавидела пышный и ленивый Восток страстно и обреченно, с той же силой и обреченностью, с которой раньше грезила о нем. Ненавидела, как узник ненавидит стены своей тюрьмы. И невольно вспоминала полузабытую детскую сказочку из прошлой жизни о соловье, умолкшем в золоченой клетке.

Эмир Амманула, страстный коллекционер автомобилей, собранных на конвейерах Старого и Нового света, и племенных лошадей, взращенных на просторах Аравии и его собственного полудикого королевства, свободно говорил по-французски с казавшимся очаровательным гортанным акцентом. Этот бесстрашный воин, недавно заставивший попятиться вышколенные британские войска, был по сути хладнокровным убийцей, который безжалостно расправился с ближайшими родственниками, стоявшими на пути к трону.

Но для европейцев Амманула играл роль утонченного денди и поражал гостей из "цивилизованного мира" изысканностью манер, из которых внезапно выскакивала смертоносная грация восточного хищника. Отдаленные горные племена и кланы лоскутного королевства Амманулы не спешили принимать диктат Кабула, но здесь, в своей столице, эмир повелевал абсолютно всем и всеми - даже сотрудниками советского полпредства.

Советская миссия была подвергнута "шикарному дворцовому аресту", а сам Амманула не без труда балансировал между альянсом с мощным северным соседом и изоляцией от опасной советской идеологии, черпавшей начало в цареубийстве. Нет, эмир Амманула ничего принципиального против цареубийства не имел - по дороге к трону он приказал умертвить любимого отца Хабибуллу и собственноручно выколол глаза обожаемому дяде Насрулле. Но он, наследник, мог поднять оружие против равных себе, тогда как горстка плебеев-заговорщиков с их наемниками не имела природного права лишать жизни "белого царя". Так не подобает грязным рукам безумной ведьмы-повитухи из какого-нибудь хазарейского полудикого клана принимать рождение наследника благословленной Аллахом династии!

Но они, эти плебеи, смогли убить "белого царя" и его семью. Следовательно, они были сильны по праву сильного. Эмир уважал право сильного, ибо никогда не пренебрегал им. Стать союзником сильного - подлинная мудрость правителя. Именно так говорил великий шах Аббас, легендарный повелитель Персии, которого Амманула считал образцом властелина. Убийцы "белого царя" победили: а победителей следует уважать... И опасаться.

Следовательно, пускай полпред Советской России, в котором прогрессивный монарх Афганистана генетическим чутьем разбойника и предводителя горных разбойников, чувствовал родственное влечение к убийству, пока нежится со своей ослепительной супругой на китайских шелках в тени благоуханных садов. Пускай его люди, неотесанные, даже по сравнению с примитивными сарбозами (те хоть всегда знают, перед кем нужно склониться) сыплют пепел с начинённых гашишем самокруток на персидские ковры и жиреют от щербета. Пускай они знают об Афганистане, о его повелителе и его смелых намерениях ровно столько, сколько желает сам эмир. Дворцовые стены и двойные караулы надежно отделят их от нищеты, смрада и болтливости азиатского города! Пускай телеграфная станция и курьерская диппочта станут их единственной связью с внешним миром...

В конце концов, ради чего эмир Амманула с кровью вбивал в косное устройство своей страны европейские технологические новшества, как ни для того, чтобы поставить их к себе на службу не менее надежно, чем архаичных евнухов на службу своей возлюбленной первой супруги - француженки... Красавица-парижанка была самой шикарной европейской вещицей в коллекции эмира. Были в этой коллекции и местные драгоценности: пуштунки, туркменки, узбечки и уроженки индийского Пенджаба. Аллах позволил правоверным содержать четырех жен и сколько угодно наложниц, если ни одна из них не будет обделена вниманием мужа и господина.

Лариса, с присущей ее натуре бурной деятельностью, брала от сонного дворцового бездействия все, что могла взять. Первая дама советского посольства бесстрашно флиртовала с эмиром Амманулой, каталась верхом с супругой эмира - француженкой. Не страшилась - или делала вид, что не страшится - восточной ревности и коварства, которыми оказавшиеся здесь европейцы овладевали поразительно быстро - или погибали! Тягучими, словно янтарные капли щербета на серебряной ложечке, вечерами она пыталась учить фарси и писала бесконечные письма в Россию - с просьбами и жалобами, историческими отступлениями и бытовыми зарисовками, вопросами и намеками на свое нынешнее полутюремное положение. Последнее требовало особого мастерства иносказания: в отличие от перлюстраторов эмира Амманулы, среди которых в главных специалистах по России ходили бывшие есаулы и сотники Семиреченского казачьего войска, на Гороховой и Лубянке очень быстро научились читать между строк.