Крамли сбавил газ. Мы въехали в толпу подземных психов, которые приветствовали нас жуткими визгливыми криками. Но Крамли не остановился. Мы разрезали толпу, разбросали ее в стороны.

Один из призраков выпрямился на шатких ногах, что-то невнятно бормоча.

Эд, Эдвард, Эдди, о, Эдуарде! — подумал я. Это ты?

— Ты не попрощался! — исступленно бросил он и пропал.

Я всхлипнул, и мы помчались дальше, обгоняя мою вину. Мы оставили все позади, и чем глубже забирались, тем мне становилось страшнее.

— Как, черт возьми, узнать, куда нас занесло? Тут нет указателей. Или мы их не видим.

— Может, они и есть, — отозвался Крамли, — давай посмотрим.

Вокруг виднелись какие-то знаки, написанные где мелом, где черной краской. Крамли сбросил скорость. На стене перед нами кто-то вырезал рисунок: несколько распятий и надгробий, как в комиксе.

Крамли сказал:

— Если положиться на Фрица как на проводника, мы в Глендейле.

— Это значит…

— Да. Лесная Лужайка.

Крамли включил верхние фары и на медленном ходу стал вилять то вправо, то влево; мы увидели на потолке туннеля отверстие, прикрытое решеткой, под ним пустую машину Фрица и его самого, карабкавшегося по лестнице. Вдоль ведущей вверх лестницы шел ряд крестов.

Мы вышли из автомобиля, пересекли высохшую лужу и тоже начали подниматься. Над нами что-то оглушительно клацало. Мы разглядели очертания Фрица и сдвинутый в сторону люк; с неба закапало нам на плечи.

Мы молча поднимались. Фриц над нами выкрикивал указания:

— Да быстрее же, полудурки чертовы!

Мы посмотрели вниз.

Слепой Генри не собирался выходить из игры.

Гроза кончилась, но оставила после себя мелкий дождичек. Небо, вроде миража, сулило щедро, но давало скупо.

— Мы еще на этом свете? — спросил Генри. Мы все смотрели в ворота кладбища Лесная Лужайка: пологий склон холма, засевшие в траве могильные камни — словно последствия метеоритной бомбардировки.

— Говорят, избирателей здесь наберется больше, чем в Падике, штат Кентукки, в Ред-Ривер, Вайоминг, или в Азузе на востоке Лос-Анджелеса, — заметил Крамли.

— Нравятся мне старомодные кладбища, — сказал Генри. — Надгробья, которые можно потрогать руками. Где можно растянуться, как статуя, где можно в поздние часы поиграть с подружкой в доктора.

— Были такие, кто приходил просто проверить, на месте ли у Давида фиговый листок? — спросил Фриц.

— Слышал я, — проговорил Генри, — когда его привезли на корабле, листка не было, и вот он год пролежал под брезентом, чтобы не оскорблять чувства старых дам в теннисных туфлях. За день до того как, назло зрителям, наклеить фиговый листок, невидимую условность пришлось срукоблудить прочь. Когда живые люди в полночь на кладбище выделывают гимнастические фигуры, это называется предварительными ласками. Когда тем же занимаются мертвецы — это уже заключительные ласки.

Мы стояли под моросящим дождем, глядя через дорогу на кладбищенскую контору.

— Забилась в нору, — шепнул кто-то.

Это был я.

— Шевелимся! — распорядился Крамли. — Через полчаса дождевая вода стечет к подножию. Наши машины смоет, вынесет в океан.

Мы уставились в открытый люк. Там журчал ручей.

— Боже! — забеспокоился Фриц. — Мой исторический автомобиль!

— Шевелимся!

Нырнув под дождь, мы побежали через улицу к зданию конторы.

— Про кого мы спросим? — сказал я. — И что?

Несколько секунд все переглядывались, ошарашенные.

— Спросим про Констанцию?

— Ага, как же, — отозвался Крамли. — Расспросим обо всех этих газетных заголовках и фамилиях. И обо всех прозвищах, что написаны помадой на зеркалах в подвальных гардеробных.

— Повтори, — попросил Генри.

— Это просто развернутая метафора. Бегом марш!

Беглым шагом мы вступили в чертоги смерти, а иначе — в обитель клерков и картотек.

Нам не пришлось брать номер и ждать: за передний стол скользнул очень высокий мужчина с льдисто-блестящими светлыми волосами и сероватым лицом и оглядел нас презрительно, словно сливную воду паровой прачечной.

Служащий выложил на стол карточку и подтолкнул ее к Крамли.

— Вы Грей? — спросил тот.

— Элихью Филлипс Грей, как видите.

— Мы покупаем участки на кладбище.

Запоздалая зимняя улыбка тронула рот Элихью Ф. Грея и повисла на нем, подобно туману. Жестом фокусника он продемонстрировал какой-то документ и прайс-лист.

Крамли не стал смотреть.

— Прежде всего, у меня есть список.

Он вынул составленный мною перечень имен и положил его вверх ногами перед Греем, который молча устремил на него взгляд.

Крамли вытащил шарик из скомканных стодолларовых билетов.

— Подержи у себя, ладно, стажер? — Бросив шарик мне, он обратился к Грею: — Вам известны эти фамилии?

— Все до единой. — Грей снова замолк.

Крамли выругался сквозь зубы.

— Прочитай их, стажер.

Я одно за другим перечислил имена.

— Холли Морган.

Грей пошуршал карточками.

— Она здесь. Похоронена в двадцать четвертом.

— Полли Старр?

Снова быстрый просмотр.

— Здесь. Двадцать шестой.

— Как насчет Молли Серс?

— Ага. Двадцать седьмой.

— Эмили Данс?

— Двадцать восьмой.

— Все похоронены здесь, точно?

Грей ответил кислым взглядом.

— За всю свою жизнь я не ошибся ни разу. Странно, однако. — Он снова просмотрел карточки, вынутые из картотеки. — Удивительно. Они что, друг другу родственницы, из одной семьи?

— Что вы имеете в виду?

Грей сфокусировал свой ледяной взгляд на именах.

— Потому что, смотрите, все они помещены в один и тот же готический каменный склеп.

— Это еще почему? — Крамли оживился и схватил карточки. — Как так?

— Странно, но все эти женщины, с разными фамилиями, положены в одну и ту же гробницу, мемориальное сооружение с восьмью полками для упокоения восьми членов одного семейства.

— Но они не принадлежали к одной семье! — заметил Фриц.

— Странно, — сказал Грей. — Непонятно.

Я вскочил, словно громом оглушенный.