«А. Синявский, Ю. Даниэль, В. Буковский, М. Ростропович, А. Солженицын, П. Григоренко, десятки других отважных людей, представителей советского интеллектуального слоя, своими выступлениями, мыслью, протестами высветили органическую ущербность ленинской системы. Ущербность гуманитарную, правовую, общественную»…

К этим отважным людям сегодня мы присоединяем и Наума Коржавина. Он не боялся попасть в черные списки «серого кардинала» Суслова и всемогущего Андропова как диссидент. Михаил Бродский пишет в своей книге:

«Мандель не мог молчать. Он ввязывался все время в „драки“. Протестовал против ареста Анатолия Марченко, Павла Литвинова[5]и преследования А. Солженицына. И, конечно же, ему ничего не забыли, а тем более — не простили… И душили не только материально, но и морально».

В своей книге Бродский вспоминает последний приезд Наума Коржавина в Караганду в составе делегации московских писателей. Местные власти вовсю чествовали лояльных поэтов — Роберта Рождественского, Константина Ваншенкина, Агнию Барто, а Наума замалчивали, будто он — лишний, хотя Коржавин присутствовал на всех мероприятиях, на всех творческих встречах. Бродский пишет:

«Вот пример: поехали в Темиртау. Читали они на большом заводе. Всем вручили подарки, а ему нет. Забыли? Возможно. Случайность? Быть может. Только хреново у него на душе от такой случайности». Далее Бродский сообщает: «Поехали в совхоз. Опять им устроили дастархан, во время которого дарят всем национальные казахские халаты, а его опять забыли. Снова случайность? Теперь уж и мне не верится». Дальше — больше. «Выступали они с Татьяничевой на швейной фабрике. Ее награждают почетным знаком „Шахтерская слава“ первой степени, а его — третьей степени. Мандель — дипломированный горный техник, а она? Смешно. Если бы не так грустно».

Масла в огонь подливают и местные журналисты. Опять же сошлемся на Бродского:

«Обычно, когда у нас в провинции появляется столичная знаменитость, наши доброхоты стараются им предоставить режим наибольшего благоприятствования — целую полосу или „подвал“ под их опусы. Так было и на сей раз. И для Татьяничевой, и для Ваншенкина, и для Рождественского, и для Барто, и для Дудина нашлось место, но только не для Манделя. Не ирония ли судьбы: в газете, в которой он работал, не нашлось места для одного стихотворения».

Когда один из читателей обратился к секретарю обкома партии по идеологии, почему в газете не представили Коржавина, тот воскликнул:

— Это имя слышу впервые! — а затем, подумав, спросил: — Он, кажется, худодум? Да, да, у него стихи мрачные, тоскливые, он видит вокруг зло, сталинщину, вот и не напечатали…

Получается, редакции газеты дали негласное указание из обкома: «Коржавина не пущать». Выходит, его снова начали преследовать, хотя нимб Сталина уже давно потускнел и на нем все явственнее выступали мерзкие пятна преступника, уничтожавшего свой народ. Но, как ни странно, в ЦК КПСС в то время хотели даже реабилитировать Сталина (в связи с его 90-летием), за счет этого укрепить идеологию соцсистемы.

Коржавин решил уехать за границу после того, как снялся в фильме «Бег» по Булгакову. Ему дали сыграть в этой картине эпизодическую роль зазывалы в стамбульском цирке. Одетый в черный фрак с бабочкой, он кричит: «Дамы и господа! На арене — русские казаки!»

После последней съемки Коржавин пришел домой и устало шепнул жене Любе:

— Все. Игра окончена, свечи погасли. Не хочу больше иметь второстепенных ролей ни в кино, ни в жизни, ни в поэзии.

Люба видела, что Наума в последнее время охватывает хандра, ему надоели все эти Рождественские, Евтушенко, первые из первых, обеспеченные и сытые, очередная «охота на ведьм»…

О событиях тех лет правдиво писал в «Русской мысли» немного позже, в 1981 году, в статье «Карьера» известный прозаик Анатолий Гладилин. В частности, он сообщал об Евтушенко:

«Его бывшие товарищи уезжали в эмиграцию, зато у самого Евтушенко выходили тома скороспелых стихов. Он приобрел дачу, квартиру в высотном доме и — предел мечтаний советского мещанина — черную „Волгу“ с телефоном».

Иной была судьба Наума Коржавина. В России, как мы знаем, он издал один-единственный поэтический сборник «Годы». Постоянно жил в страшной нужде, плохо одевался, питался. Не зря в конце концов он пришел в своем творчестве к Богу. В 90-е годы поэт писал:

«И то, что я недавно крестился, — естественный итог всей моей жизни».

А тогда? Нет, Коржавин не завидовал более удачливым Рождественскому, Евтушенко, ибо понимал, что всегда униженные, последние, такие, как он, будут у Бога первыми, что народ ценит только гонимых, говорящих Правду.

И он сказал жене:

— Люба, интуиция подсказывает мне: пора! Пора, пока не поздно, лететь на русской тройке в Америку. Это — единственное наше спасение.

Действительно, в Москве опять начались аресты, писать горькую правду стало опасно, гибло, начались обыски в домах его друзей Войновича, Некрасова… Его самого вызывают в прокуратуру, допрашивают, с кем когда пил, что говорил, какие бумаги в защиту прав человека в СССР подписывал.

А в это самое время в Кремле Л.И. Брежнев пишет в своем рабочем дневнике:

«О наградах. Дать Гречко орден Ленина, Ворошилову и Буденному — Героев, Епишеву — Ленина, Тимошенко, Еременко, Баграмяну и Москаленко — ордена Октябрьской Революции. Всем маршалам дать по служебной „Чайке“».

И дальше:

«О допуске всякой швали к военным архивам и их использованию в неблаговидных целях — ужесточить», «О законодательстве — высылать за пределы страны».

И начали высылать. Солженицына, Чалидзе, Максимова, Красина… За рубежом оказались и многие близкие друзья Коржавина — Павел Литвинов, правозащитник, участник знаменитой демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади против вторжения советских войск в Чехословакию, Александр Есенин-Вольпин, поэт, диссидент, лауреат «Сахаровской премии», член первого Комитета по правам человека в СССР…

В Бостоне они встретятся — вместе отбывавшие ссылку в Караганде, два поэта, два друга. И Александр скажет Науму, как при встрече в Москве:

— Почитай что-нибудь о ссыльной Караганде, о нашей далекой молодости…

И Коржавин вспомнит стихи «Осень в Караганде», символические строчки: «Деревья, как люди, — не здесь родились, а жить приходится здесь»…

«Уважаемый Валерий Михайлович! В Вашей книге „Звезды Гулага“ Вы сообщаете, что на вольном поселении в Караганде отбывал свой срок как социально опасный элемент младший сын замечательного русского поэта Сергея Есенина Александр. Не могли бы Вы рассказать об этом более подробно?

Ваш читатель Александр Сидоров».

Это не первое письмо с подобной просьбой, которое я получаю. Читатель Дмитрий Петров из города Сарани вообще не поверил в то, что сын Есенина пребывал в ссылке в Караганде. Он даже вспомнил пословицу: «Свежо предание, да верится с трудом».