Барон кивнул.

— Я ненавижу Пруссию, но я также ненавижу и Францию, король которой то и дело плетет вокруг российского трона свои интриги. Поэтому я вынужден смириться с действиями Фридриха II и готов довериться первому встречному пруссаку, чем знатному и уважаемому щеголю из Франции. Вы же только что заявили, что готовы служить России, так послужите ей. Вы искали полк, в котором смогли бы это честно и достойно выполнять. Я нашел его вам. К тому же Петр Федорович не согласится, чтобы его солдатами командовал не пруссак.

— Хорошо, — проговорил Игнат Севастьянович, выслушав пламенную речь графа. — Вот только есть одна загвоздка.

— Не понял? — проговорил Бестужев, делая удивленное лицо.

— Князь согласится на личную гвардию, а это не обязательно, чтобы был полк, для начала хватит и ста человек, но только при одном условии.

— При каком? — Казалось, канцлер был озадачен.

— Солдаты его гвардии должны быть голштинцы.

— Этот сброд! — вспыхнул Алексей Петрович.

— Сброд не сброд, просто у вас, ваше сиятельство, выхода иного нет. Русские не пойдут служить князю, в жилах которого течет немецкая кровь, а пруссаков, надежных, как я, вы столько вряд ли отыщете. Голштинцы с радостью согласятся послужить будущему монарху.

— Во-первых, барон, вы себе льстите.

— Возможно, — согласился Игнат Севастьянович.

— А во-вторых, у меня нет гарантии, что они будут служить не только князю, но и государыне.

— А вот это, ваше сиятельство, уже моя забота. Или вы сможете среди служивых, что сейчас несут службу государыне, найти человек сто немцев?

— Думаю, я для начала попытаюсь отыскать, а уж затем приму решение выписать голштинцев. Сколько вы говорите вам, барон, нужно солдат?

— Для начала человек сто.

— Хорошо, они у вас будут. Но этот процесс займет время. У вас, барон, есть средства, на которые вы смогли бы жить в Санкт-Петербурге?

Игнат Севастьянович признался, что его скромные финансы медленно и верно стремятся к нулю. Бестужев покачал головой. Открыл верхний ящик стола и извлек на свет божий маленький мешочек из телячьей кожи. Положил его перед бароном и произнес:

— Возьмите. А теперь ступайте. Аудиенция закончилась.

Гусар встал, взял деньги. Поклонился и направился к двери.

— А где вы служили у Фридриха? — вдруг спросил Бестужев.

— В Черных гусарах.

— Любопытно, — проговорил граф и погрузился в изучение бумаг, что стопочкой лежали на столе.

Игнат Севастьянович миновал коридор и вышел. Танцы подошли к концу. Елизавета Петровна прекратила празднования и самолично проводила новобрачных в опочивальню. Ушли и гости. В зале остался только князь Сухомлинов.

— Ну как? — поинтересовался он, когда барон вышел.

— Все вроде налаживается.

Они спустились на улицу. У кареты князь остановился и спросил:

— Вас подвезти, барон?

— Не нужно. Я дойду сам.

— Как знаете, барон.

Он успел выхватить только из ножен саблю, но было поздно. Могучий удар сзади оглушил его, и он как тюк рухнул на булыжную мостовую.

В голове тут же пролетели последние минуты перед нападением.

Когда расстался с князем Сухомлиновым, даже не подумал, что его персоной интересуются, а про взгляд Ушакова просто забыл. Все мысли были о предстоящем будущем. Казалось, судьба вновь ему выкинула козырную карту. Отчего не обращал внимания на здоровенного дядину, что преследовал его от самого Зимнего дворца. Не почувствовал опасности, даже когда чуть не поравнялся с двумя мужиками в черных одеждах, их прекрасно было видно при свете уличных фонарей. На маленького, что стоял и смотрел в темные воды Фонтанки, он даже и не подумал. А тот вдруг неожиданно прекратил созерцать водную гладь, повернулся и направился навстречу. Мысль проскочила у Игната Севастьяновича, что это по его душу, в тот момент, когда в руках у коротышки мелькнула шпага. Барон остановился, выхватил саблю и тут же схлопотал по полной. Оставалось гадать, кому бедный пруссак понадобился. Кому он успел перейти дорогу? Сначала предположил, вдруг прознали, что он немец, и решили убить. Так ведь фон Хаффман своего происхождения не скрывал. Нет, тут явно не было национальной подоплеки. Второй мыслью Игната Севастьяновича было — может, французы? Пронюхали про пропавшую корреспонденцию. Проанализировали все факты и поняли, кто виновник. Хотя рязанская морда третьего, того, что стал заходить слева, говорила совершенно о другом.

Может быть, Тайная канцелярия? Ведь заинтересовался же им в Казанском соборе Ушаков. Распорядился полюбопытствовать, что за личность присутствует на церемонии. А когда состоялась тайная встреча с канцлером, так тем более вопросы появились, ответы на которые мог дать только барон. Вот и решили его пригласить на прием к графу таким незатейливым способом. Дождались подходящего момента (когда на улице не стало прохожих) и арестовали.

Все это мгновенно пролетело в голове Игната Севастьяновича. Он еще раз взглянул на напавших на него людей и потерял сознание.

— Немчура, — выругался тот, с рязанской мордой и со всей силы ударил барона ногой в бок.

— Перестань, Аким. Мы свое дело сделали, остальным пусть палач занимается, — проговорил коротышка. Пока громила подбирал саблю барона, он запихнул два пальца в рот и свистнул. Из подворотни выехала карета. Кучер, тоже во всем черном, остановил карету. Рязанец открыл дверцу.

— Свяжи ему руки! — приказал коротышка Акиму.

Тот выполнил приказ и собирался еще раз пнуть, но здоровяк оттолкнул его.

— Оставь, — проговорил он и оторвал барона от мостовой, словно тот ничего не весил. Затем, словно какой-то тюк, забросил немца внутрь кареты. Тот ударился и застонал.

— Жив немчура, — проговорил Аким, взглянул на товарища и добавил: — А я уже думал, что ты, Афоня, его в мир иной отправил. Экак ты его припечатал!

— Так я ведь не со зла, — усмехнулся здоровяк, взглянул на коротышку и спросил: — И куда теперь его, Фрол Семенович?

— В Петропавловскую. Завтра туда приедет его сиятельство. Узнает, что за беседы вел пруссак с канцлером.

— А что, — Афоня кивнул в сторону барона, — важная шишка?

— А черт его знает? Ушаков лично считает, что да.

Проговорил и забрался внутрь. Афоня сел рядом с кучером, а Аким встал на карету сзади. Возничий хлестнул лошадку плеткой, и они поехали.

Барон наконец-то пришел в себя и открыл глаза. Огляделся. Он лежал на холодном полу небольшой камеры. В помещении пахло сыростью, а где-то в углу капала вода. Фон Хаффман поежился и поднялся. Из одежды штаны да перепачканная белая рубашка, доломан и колпак, а также сапоги куда-то подевались. Охрана словно желала, чтобы он замерз в невыносимых условиях. Приподнялся с пола и направился к небольшому окну, что было чуть ли не под самым потолком. Попытался встать на цыпочки и увидеть, что творится снаружи. Увидел только голубое небо. Там, снаружи, начинался новый день.