— Глянь на меня, — усмехнулся Джон. — Ему до меня далеко было, этому мистеру Билли Бонсу. Его задница еще помнит мой башмак. Если б не нога, я мог бы разделать его и согласно Артикулам, честь по чести, один на один.

— Да, Джон, — кивнул Израэль Хендс, не прочь вспомнить старые добрые времена. — Ты был парень что надо еще во времена капитана Ингленда. — Он сглотнул и добавил ложь во спасение: — И снова станешь таким. — Он пожал предплечье Долговязого Джона, глядя ему в лицо и пытаясь поверить в невозможное.

— Да, друг, — сказал Сильвер, но ум и сердце сказали ему: «Нет».

23 июля 1752 года. Юго-западная Атлантика. Борт «Моржа»

«Морж» лениво переваливался на месте, дохлая волна вспухала и опадала, поднимала, опускала, наклоняла судно, переваливала его с ладони на ладонь. Паруса обвисли и болтались, как половые тряпки, брошенные для просушки на забор. Солнце маслило мертвую зыбь, и уже второй день не было ни облачка, ни ветерка. Но даже попугай Флинта понял, что затишье это скоро взорвется штормом, пока еще невидимым, спрятавшимся за горизонтом, и даже неизвестно, с какой стороны этот предательский шторм нагрянет.

— Всех наверх, мистер Бонс, — молвил Флинт — Все крепить, пушки особо; паруса убрать, люки задраить. Пора.

— Есть, капитан! — отозвался Бонс. — Все наверх! — тут же заорал он.

Билли Бонсу не надо было повторять приказов. Обе вахты высыпали на палубу, марсовые резво полезли по вантам. Шторму надо было оставить как можно меньше зацепок, все, что нельзя было убрать, следовало закрепить на месте.

— А, Джон, — заметил Флинт Сильвера. — Полагаю, тебе надо вниз убраться, к хирургу да к поварам. Нечего тебе делать на палубе — Он одарил Сильвера язвительной улыбочкой. — А то еще смоет за борт… случайно, разумеется. — Оба замерли друг напротив друга, не обращая внимания на бешеную активность команды.

— Есть, капитан! — Сильвер тоже улыбнулся, но в этой улыбке Флинт с удовольствием заметал отражение бушевавшей в калеке ярости. Флинт «намекнул» Бонсу, чтобы Сильверу почаще напоминали о том, что он увечный. — Иду вниз. — Он глянул в небо, вдохнул раскаленный воздух. — Две ноги лучше одной, ты прав, Джо. Особенно когда папаша Нептун сердится. Как с островом, Джо? Похоже, мы до него никогда не доберемся. То штиль, то вот это… Не потерял ты свой остров? — Сильвер изобразил обеспокоенность. — Может, посмотришь в свои трубочки да начертишь на карте какие-нибудь черточки?

— Спасибо за заботу, Джон, Я знаю, что делаю и куда иду. — Он доверительно наклонился к Сильверу. — Надо бы тебе все это показать. Расчеты простенькие. Ребенок справится… если, конечно, не закапризничает. Это нужно уметь, ведь именно это отличает джентльмена от простого палубного люда. — Он ухмыльнулся, а Сильвер пожалел, что затеял этот разговор. — Вон, глянь, мистер Бонс топает, жвачное животное. У него мозгов, что у медузы, а и он способен проложить курс.

— Ублюдок, — проворчал Сильвер.

— Мистер Бонс! — крикнул Флинт — Помогите мистеру Сильверу спуститься в безопасное местечко, прошу вас.

Сильвер понял намек. Израэль Хендс и остальные люди Долговязого Джона заняты, готовят судно к удару шторма, и последнее, чего бы ему хотелось, — это использоваться помощью Билли Бонса при спуске в темное чрево судна. Сильвер, не тратя времени, рванулся мимо рулевого, мимо Флинта к ближайшему люку. Откуда прыть взялась! Костыль Сильвер оставил болтаться на петле, запрыгал на одной ноге. Так можно двигаться гораздо быстрее, но велик риск рухнуть, Однако он уже многому научился, с чем и двуногий не любой сладит. Силен и ловок Долговязый Джон!

Но крутой трап люка — серьезное препятствие, а следует спешить, пока Билли Бонс не подоспел «на помощь». Так и не воспользовавшись костылем, Джон Сильвер схватился за комингс[56] обеими руками и перемахнул через него вниз по лестнице. Бух-cкрип! Джон поскользнулся, чуть не упал, стукнулся, соскользнул едва ли не на шесть футов вниз, до следующей палубы, ударившись головой, коленкой и чуть не вывернут плечо. Костыль стукнул в палубу и больно толкнул в подмышку.

Над головой с грохотом задвинулась крышка люка, отрезав доступ свету. Сразу раздался ритмичный перестук молотков плотницких помощников, заколачивающих люк на время шторма. Долговязый Джон проворчал и уселся. Весь в синяках, но живой, и то дело. Милый цыпленочек Билли, разумеется, прикончил бы его. Спихнул бы головой вниз, а потом наступил на горло и подождал, сколько положено. Билли с наслаждением сделал бы это. И для Флинта, и для своего собственного удовольствия. Он еще не забыл увесистых кулаков Долговязого Джона.

Сильвер простонал от стыда и ярости. Надо, надо рассчитаться с Билли Бонсом. Но не только в Бонсе дело. За Бонсом следуют другие. Те самые люди, которые орали: «Виват, Долговязый Джон!», — теперь смеются шуткам Бонса над калекой. И если откладывать дело в долгий ящик, то скоро все его люди перебегут к Билли Бонсу, и он, Долговязый Джон, станет игрушкой, с которой Флинт сможет делать все, что заблагорассудится.

Снова Долговязый Джон проклинал тот день, в который потерял ногу, клял на чем свет стоит Флинта, из-за которого он и лишился ноги — из-за его жадности и неспособности выслушать добрый совет. И опять, уже в который раз, сквозь толщу отчаяния пробилось в нем уважение к тому неизвестному торговому шкиперу, который дрался, как капитан линейного корабля.

15 июня 1752 года. Южная Атлантика. Борт «Моржа»

Через несколько дней после того, как Долговязый Джон выкинул за борт дубину и бочонок, а вместе с ними и всю флинтову забаву, когда Флинт и Билли Бонс отдыхали внизу, а возле рулевого Тома Аллардайса стоял, разговаривая с ним, Джон Сильвер, на квартердеке появилась Селена.

Сменилась вахта, Аллардайс ушел вниз. Новый рулевой к приятелям Сильвера не принадлежал, и Долговязый Джон отправился на поиски еще кого-нибудь, с кем пообщаться. Он увидел Селену и улыбнулся. Она и раньше замечала, что он на нее засматривается и старается изменить впечатление, произведенное в винной кладовой Чарли Нила. Селена скучала, ей тоже хотелось поговорить с кем-нибудь, кроме сопливых пацанов, тем более что и они начинали скалить зубы и позволять себе всяческие намеки. Флинт же ей почему-то в последние дни оказывал меньше внимания, чем своему попугаю. Казалось, не прикоснувшись к ней и пальцем, он ею пресытился.

Селена тосковала по дому, ей не хватало родителей, братьев и сестер. Она понимала, что ей никогда больше не суждено увидеться с ними в этой жизни, в этом мире, и пыталась примириться с этим сознанием. Рабам покидать плантацию запрещено, и если она появится на плантации, сразу же проследует на виселицу.

На суше, в Саванне, она умудрялась не глядеть правде в глаза — да и времени не оставалось на раздумья. А здесь, в море, все вокруг изменилось странным, каким-то колдовским образом. Селена пыталась вспомнить лица родных, и ей это пока что удавалось — за исключением малышей, самых милых. Их несформировавшиеся черты расплывались в памяти.