– У тебя всегда такие мрачные мысли? – Я осторожно придвинулся к ней.

Она не отстранилась. Вода мерно журчала у наших ног, цикады звенели повсюду, заполняя звуком все окружающее пространство.

– Нет, не всегда. Но и убиваю я не каждый день.

– Но ты же стрелок, – удивился я. – Любой человек, взявший в руки оружие, должен быть готов к тому, что убьет кого-то. По большому счету каждый стрелок стреляет сам в себя. Просто неизвестно, когда пуля настигнет цель и скольких поразит на своем пути.

– Да. Ты прав. Но все равно не очень просто смириться с тем, что нет ничего вечного. Все же должен быть какой-то объективный смысл. Что-то должно отличать нас от насекомых.

– Нас многое отличает от насекомых, – пожал я плечами.

– Многое? Но неужели обязательно рисковать собственной жизнью и убивать кого-то, чтобы придать существованию подобие смысла?

– Никогда особо об этом не думал. Но наверняка можно сделать нечто, что изменит жизнь многих людей. Или надолго останется в памяти поколений. Не обижайся, но для женщины таким смыслом может быть рождение ребенка.

– Тут не на что обижаться, – вздохнула Катя. – Но мне бы не хотелось делать этого, пока мир так плох. Интересно, долго еще продлится эта послевоенная разруха?

– Боюсь, что на наш век хватит.

Порыв свежего ветра пробежал по вершинам деревьев, лунные тени задрожали у нас под ногами.

– Ты любил кого-нибудь? – неожиданно спросила Катя.

– К чему это? – удивился я.

– Мне пришло в голову, что любовь тоже может быть смыслом. Лицо любимого человека рядом может затмить реальную бессмысленность жизни.

– Трудно сказать. В моей жизни было мало женщин. А любовь… Если она возможна в тринадцать лет, то любил.

– В тринадцать лет?

– Да. Та девчонка погибла. Она была очень смелой, и без нее мы не спаслись бы тогда на «Принцессе Регине». Ее звали Ольга.

– Как она погибла?

– Не знаю. Боюсь, что в сутолоке спасения многих ее, потерявшую сознание после взрыва одной из торпед, попросту забыли на тонущем корабле.

– Это страшно… – поежилась Катя.

– Мне бы хотелось верить, что все случилось раньше, чем она пришла в сознание и поняла, что произошло. Иногда мне снится, как она приходит в себя на палубе и смотрит вслед улетающим гравилетам. Это самый страшный из моих кошмаров.

Катя как бы невзначай тронула мою руку. Я не шелохнулся – мне было приятно ее прикосновение. Честно говоря, мне даже показалось, что это какой-то знак. Знак симпатии. Или знак желания? Я не был уверен, но вдруг ощутил, что к этой девушке меня влечет с непреодолимой силой. Осмелев, я погладил ее ладонь, затем смелее, а потом наши пальцы слились, и я ощутил, как Катя дрожит. Не от холода – это было понятно.

Осмелев до крайности, я придвинулся и легонько коснулся губами ее кожи за ухом. Она не отстранилась, а, напротив, обняла меня за шею и крепко прижалась ко мне. Через майку я ощутил, как колышется от частого дыхания ее грудь.

– Я хочу тебя, – прошептала она.

Отвечать я не стал. Меня охватило такое желание, что сдерживаться не было сил. Я обнял Катю за талию, привлек к себе и принялся жарко целовать в губы, ощущая, как мы вместе проваливаемся в бездну нарастающего наслаждения.

– Пойдем лучше ко мне… – тихонько прошептала она. – Здесь неудобно.

– В палатку? – так же шепотом спросил я.

– Да. Только тихо.

Она стиснула мою руку и потянула меня прочь от ручья. Я задыхался от желания, глядя на нее, на то, как она двигается, и на ее фигуру в полутьме – сильную, напористую, диковатую. В Кате не было ничего от журнальных красоток или от городских девчонок по вызову, наверняка большинство мужчин назвали бы ее попросту некрасивой, но я сгорал от нетерпения, широко ступая за ней к лагерю. В ней была внутренняя сила, целеустремленность, говорящая о том, что она добьется успеха во всем, за что бы ни взялась. И это возбуждало меня до спазмов дыхания.

Ее палатка приткнулась недалеко от штабной – стандартная, двухместная, но я сразу понял, что Катя живет в ней одна. Мы распахнули полог, ввалились внутрь, на ходу срывая друг с друга одежду, обнялись и слились в совершенно безумном нескончаемом поцелуе. Я хотел подхватить ее на руки и бережно отнести на кровать, но знал, что ничего у меня не выйдет – судя по всему, Катя весила немногим меньше меня. Вместо этого я бережно провел рукой по ее волосам, чуть отстранился и прошептал:

– Катюша…

Но она не дала мне говорить, снова обожгла настолько чувственным поцелуем, что я окончательно утратил контроль над собой. Помню лишь, что мы все же рухнули на кровать, свалив по дороге складной стул, а затем набросились друг на друга, как изголодавшиеся хищники набрасываются на добычу. Но в данном случае каждый из нас был хищником и добычей одновременно. Это было похоже не столько на танец, где один из партнеров все же играет ведущую роль, сколько на борьбу. Только, в отличие от борьбы, приз в конце концов достался нам обоим.

Мы лежали рядом на кровати, мокрые и уставшие, я пялился в брезентовый потолок и улыбался, как тихий умалишенный.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Катя, укладывая мне голову на грудь.

– Просто мне хорошо.

– Очень?

– Да.

– Мне тоже. Знаешь, я никогда не думала, что смогу подарить мужчине состояние, от которого он будет так улыбаться.

– Это не подарок, – ответил я. – Это приз.

– Ты действительно так считаешь?

– Да. Мне кажется, что мы оба в равной степени его заслужили.

Она поцеловала меня в шею и крепче прижалась всем телом. Мне было легко и на удивление хорошо – как никогда в жизни.

Я не понял, от чего проснулся, но пробуждение было до крайности неприятным и резким. Едва я ощутил себя в реальности, как начал задыхаться от того, что на меня рухнул тяжелый брезентовый полог палатки. Оттолкнув от лица грубую ткань, я тут же подумал о Кате, но она оказалась рядом – живая и невредимая. От неожиданности она вскрикнула, и в тот же миг воздух рвануло близким взрывом.

– На лагерь напали! – сообразил я.

– Черт! – Катя пришла в себя от первого испуга. – Разбойники?

– Больше некому.

Темнота была полной, светильник погас, но надо было как-то найти в первую очередь оружие, а во вторую, если получится, – одежду. Грохнули, один за одним, еще три ракетных взрыва, а следом началась плотная винтовочная стрельба. Я соскользнул под брезентом с кровати и на четвереньках пополз в сторону стула, на котором оставил брюки и пистолет. Стул валялся перевернутым, я обшарил все вокруг, пока не наткнулся на кобуру с пистолетом. Рядом с поясом лежали брюки. Я лежа натянул их на себя, вытащил из кобуры «БМФ-400» и привел его в боеспособное состояние. Позади клацнул затвор Катиной винтовки – она тоже добралась до оружия.