Они любили читать, даже Настя уже читала, умело складывая слоги в слова. А до чего любознательные были брат с сестрой! Все им было интересно: от огромного валуна, с незапамятных времен лежащего на въезде в село – а откуда он прикатился? – до деревянной кадки, в которой хранили сало, – почему в кадке, а не в кастрюле? Особый интерес вызывали котята, коровы, возвращающиеся с пастбища, козы, привязанные к колышкам, погреб, глубокий и холодный. Это понятно – им здесь все в диковинку. Соседка тут же предложила детям котенка, те в один голос отказались:

– У нас Лизка есть, мама ее привезет.

Катя привезла рыже-каштановую сиамку Лизку, и перепуганная кошка неделю носа с веранды не высовывала, а потом высунула, освоилась и часами грелась на солнышке, шипя на особо наглых, близко подобравшихся котов – была она стерилизованная. Вскоре коты к ней тоже интерес потеряли, и жизнь вошла в спокойное русло, как будто так было всегда, и кошка всегда лежала на бревне. Да, так было всегда – жаркий день переливался в прохладную ночь, ночь – то в солнечное, то в напоенное дождем утро. Казалось, дети тоже были здесь всегда – они влились в пространство дома, наполнив его теплым светом и счастьем.

Особо счастливыми сестры чувствовали себя по вечерам, когда комнату наполнял теплый свет от старого абажура и они вместе с детьми забирались на диван под теплые пледы. Лизка пристраивалась у кого-нибудь на животе. Смотрели мультики, а потом разговаривали…

«…Я не хочу в садик, там тети все лугачие и делутся. Там плохо пахнет, кушать не дают и живот болит от голода… У меня нету папы, он плапал без вести. Я хочу, чтобы Андлей стал моим папой. Я не люблю бабушку Олю, она все влемя селдитая, кличит на маму. Она невкусно готовит…»

«…А мне бабушка Оля говорит, что я папе своему не нужен. Неправда, папа обещал взять меня на море и в Киев на самую главную елку. Мама хочет заработать много денег и купить нам квартиру… Мы жили с дядей Мишей, он очень плохой, я его боюсь. Мама его тоже боится. Дядя хотел меня побить, а мама меня защитила. Мы убежали. Мы жили у тети Вали, это мамина подруга. У Андрея мне нравится, у него есть тренажер, я на нем ноги накачиваю. И еще возле его балкона растет абрикосовое дерево, на нем уже абрикосы поспели, я их ел…»

Иногда дети к вечеру совершенно выбивались из сил и тогда просили почитать. Телевизор они редко смотрели, не сильно к нему тянулись – в круглосуточном садике и интернате детям разрешали смотреть детский фильм или мультфильмы только по субботам. А вот книги любили, это у них от Кати, она читала запоем. Инна и Зина, напуганные временами тотального дефицита, ничего не выбрасывали, ни одежду, ни обувь – мало ли какие времена еще наступят и что еще может пригодиться. А уж книги тем более не выбрасывали, книги – это святое. Вот это святое десятилетиями копилось и громоздилось на полках, впитывая пыль родового дома. Пыль была не лежалая, а теперь и подавно – сестры читали детям вслух Твена, Катаева, сказки и даже Дюма, и к общению с ними добавилось восторженное обсуждение прочитанного. Бабушки клюют носами над книжками – они-то эти книжки наизусть знают, дети толкаются: «Не спи!» И так до полуночи, а то и до часу ночи. Днем Инна занималась с Настей чтением и письмом, к школе готовила.

– Не отбирай у ребенка детство, ей всего пять лет, пусть побегает, – ворчала Зина.

– Ей нравится это, я же вижу, – оправдывалась Инна, и она была права – Настюша любила учиться не только письму и чтению. Она жадно изучала мир, будто до этого вообще ничего не видела. Она хотела знать, где ночью прячется солнце, почему цветочки пахнут и где кошки откладывают яйца. Процесс вылупливания цыплят она наблюдала, и после этого отказалась от яичницы. А теперь очень хотела увидеть процесс вылупливания котят. Почему петух кукарекает, а курицы только квохчут? Почему у коровы шершавый язык? Она задавала вопросы, свойственные трех-четырехлетним детям, брат над ней смеялся, бабушки терпеливо отвечали, и месяца не прошло, как вопросы иссякли. На несколько дней Настюша замолчала, а потом… Потом сестры от удивления рты пораскрывали – перед ними стояла по возрасту развитая пятилетняя, а то и шестилетняя девочка, и вопросы она теперь задавала совсем другие, про хороших и плохих людей, про счастье – что это такое? Про смерть, с которой столкнулась впервые – умерла соседка. Копалась в огороде, кровоизлияние в мозг – и все. Вопросы Настя задавала часто, и ответов ждала с нетерпением, будто боялась не успеть.

Да, она действительно боялась не успеть напитаться от бабушек тем, чем должен напитаться ребенок. Счастливый ребенок. А она хотела быть счастливой, это так же естественно, как восход солнца. Да, у нее была еще одна бабушка, родная по крови, но Оля в село так ни разу не приехала. По телефону ее, конечно, как-то раз приглашали, и дети слушали этот разговор с явным неодобрением.

А однажды после обеда, в дождь…

– …Ты сам маленький! Ты смотлишь палавозики из Чегентауна! – Настя хмурит белесые бровки.

– Неправда, я не смотрю! – возражает Тимоша. – Это ты смотришь! А я смотрю смешариков и фиксиков! Это не для таких малявок, как ты! – Тимоша пучит глаза.

Личико Насти приобретает ехидное выражение, глазки сужаются:

– Влешь ты все! Я не сматлела пла палавозики, сегодня я сматлела пла балашка Шона и Тимми! – ехидство стерлось с ее милого личика, уступив место горькой обиде, уже нижняя губка дрожит.

– А в прошлую субботу ты смотрела про папу Хрюна. Ха-ха-ха! Это вообще для малявок, – торжествует мальчик.

Настя вот-вот расплачется:

– Влет он все, я взлослая, я сколо научусь эл выговаливать. Плавда, бабушка?

– Конечно, мое солнышко, – Инна прижимает к себе малышку и чувствует безграничное счастье, – Тимоша, перестань обижать сестричку.

Тимоша дуется.

– Я взлослая, я умею глечневую кашу валить. Ты уже сталенькая, я могу за тобой плисматливать, – с гордостью говорит девочка. – Я буду тебя и бабушку Зину вкусно калмить.

Настя смотрит Инне в глаза:

– Бабушка Инна, ты халосая, я тебя люблу, – и обвивает ручками ее шею, – не отдавай меня в интелнат, халасо?

– И меня не отдавай, я тебя тоже люблю, – Тимоша подбежал, голову на плечо положил, и с той минуты в душе Инны все стало на свои места – будто глаза открылись, и она увидела то, чего до этого даже не замечала.

Она поняла, что между нею и этими детьми есть связь. Не возникшая в тот момент, когда она впервые увидела их и Катю, а давняя, глубокая. Это невозможно объяснить словами, это можно только почувствовать. Летним солнечным днем Катя вошла в калитку, и Инне показалось, что она не первый раз пришла, а вернулась. Вернулась в свой дом, в котором даже стены были рады ее присутствию. Бывает, придет человек, и всему мешает – и хозяевам, и мебели, и даже венику в углу. И стол будто хочет отодвинуться, когда этот человек за него садится. К Кате все вокруг льнуло, будто соскучилось. Инна с оторопью наблюдала, как она рассматривает нехитрое убранство сельского дома, с какой любовью прикасается к двум хрустальным графинчикам, из которых Вадим любил пить виски и коньяк. В них и сейчас коньяк и виски – а вдруг он вернется без предупреждения? Конечно, они с Зинулей прикладываются время от времени к какому-нибудь графинчику, но утречком срочно мчатся в город за добавкой.