Царь молча, взглядом, обратился к Эртхаане и Шаутаре. Те опускали глаза, не желая подтвердить и не имея возможности отрицать. И черное сомнение мучительным, жгучим ядом растеклось по жилам царя, и вернулся озноб и жар еще недалеко ушедшей болезни. Разве не говорил ему Эртхаана еще в походе, что младший царевич и тот, что под покрывалом, непозволительно сблизились и не проводят часа дневного один без другого? Царь тогда отмахнулся, зная завистливость Эртхааны и чистую преданность Эртхиа. Но вот — мальчик неженатый крадет невольника из отцовской опочивальни. Да ведь не девушку, что было бы объяснимо, а… Не иначе как виноват в этом сам раб, соблазнивший мальчишку.

Царь вопросительно взглянул на Эртхаану. Тот вздохнул со скорбным видом человека, вынужденного сообщить о делах неприглядных и огорчительных.

— Повелитель, прикажи говорить.

— Говори.

Прижав руку к сердцу, Эртхаана сокрушенно поведал о том, как исполненный тревоги за честь и благополучие отцовского дома, он осмелился подкупить черного раба, приставленного к наложнику по имени Акамие, ибо подозревал главного евнуха в продажности и пособничестве. Беспокоить же повелителя своими подозрениями, не имея доказательств, он на этот раз не решился, памятуя о невнимании к его словам по дороге в Аттан. Теперь же он может предъявить доказательства, неопровержимо обличающие виновность младшего царевича.

И предъявил. Вынул из-за пазухи шкатулку, подал царю разорванную надвое записку и клочья алого шелка. Шелка лучшего качества, чистого алого цвета, с вытканными соколиными перьями — как раз из такого сшили дюжину кафтанов младшему царевичу.

А кроме того, призвав братьев в свидетели, Эртхаана рассказал о длинных царапинах на руке и бедре Эртхиа, виденных всеми в бане. И братья не могли отрицать, что царапины видели, и что на вопрос Эртхааны младший брат смущенно и слишком торопливо ответил, что был на охоте. И Шаутара тогда не захотел обличать брата перед Эртхааной — мало ли, какие у брата дела, почему Эртхаане непременно надо знать? и кто же мог предположить… Но теперь на вопрос царя Шаутара вынужден был признать, что в тот день Эртхиа на охоту не ездил.

И Лакхаараа скрепя сердце подтвердил это.

На Эртхаану наследник старался не взглянуть, потому что был уверен: увидит его — не выдержит, удавит гадину. Пусть Эртхиа был виноват, Лакхаараа был виноват не меньше, и только чудом… Хвала снисходительности Судьбы и безошибочной неудаче ашананшеди!

Но Эртхиа — брат, так что же его губить, тем более что Эртхаана сам не без греха, уж в этом-то Лакхаараа был уверен. Не для того же он подкупал раба, чтобы обличить младшего царевича…

Царь слушал, хмурясь и кусая губы. Он так же знал, что Эртхаана — змея, но сказанное им было, несомненно, правдой. Да, до сих пор Эртхиа был предан отцу. Но сыновняя почтительность так легко сгорает в пламени страсти. А в ком страсть вспыхивает легче, чем в юноше, созревшем для женитьбы, но еще не женатом? Те же, что под покрывалом, верны лишь настолько, насколько надежна приставленная к ним охрана.

Если Эртхиа с детства не забыл нежной прелести брата-невольника, что помешало бы ему теперь, взрослому, пожелать Акамие? Неотразимую силу его красоты царь испытал на себе. И если раб лукавый пустил в ход свое искусство возбуждать желание и распалять страсть, чему был с малолетства обучен, то не Эртхиа устоять перед ним…

Но виновны оба!

— Эртхиа — сюда, — потребовал царь. — И немедленно!

Вымытый, причесанный и переодетый в чистое предстал Эртхиа перед повелителем. Ибо и преступник должен являться к царю в чистом платье, источающем благовония. Унция галийи, втертая в волосы царевича, должна была сделать его присутствие приятным для царя, а ладан, которым окурили рубашку и кафтан — умерить гнев и раздражение повелителя. Об этом втайне от других позаботился Лакхаараа.

Так ненавистен был Эртхиа страх, от которого съежился живот и ослабели колени, что царевич не позволил себе опустить глаза, прямо и гордо глядел на отца.

— Говори, — приказал царь.

Если бы он спрашивал, Эртхиа нашелся бы, что отвечать. Но царь ждал, что скажет сам Эртхиа в свое оправдание, а Эртхиа молчал. Под тяжелым взглядом отца предательски подгибались колени, а язык присох к гортани.

— Правду говорят, — удрученно заметил царь, — что подлость и трусость — родные сестры. Но никогда я не думал, что им есть место в твоей душе. Ты убил мою любовь к тебе, погубил свою честь и умрешь с позором.

От этих слов кровь бросилась в лицо Эртхиа, он взвился, как плетью обожженный.

— Нет, я не трус! — вскричал он, забыв о страхе. — Можешь казнить меня, как хочешь, я не боюсь. И нечего мне стыдиться! Не наложника твоего я хотел выкрасть ради наслаждения, а брата моего — слышишь! — брата спасал от смерти. Назовешь ли трусом того, кто готов умереть за брата?

Ошеломленный этой вспышкой, царь с интересом смотрел на младшего сына. Слова Эртхиа обрадовали бы его несказанно, если бы были правдивы.

И ласково так спросил царь:

— Любишь его?

— Да, люблю, — прямо и просто ответил Эртхиа.

— Сильно любишь? — еще ласковее улыбнулся правитель Хайра.

— Сильнее всех братьев! — пылко воскликнул Эртхиа. — Потому что у них есть все, а он был лишен самого дорогого и единственно ценного — свободы. Но теперь он свободен, а мне не жалко, если моя жизнь станет выкупом за него.

Царь недобро усмехнулся. Хлопнув в ладоши, приказал:

— Приведите Акамие!

И холодной улыбкой ответил горестному изумлению на лице Эртхиа.

Акамие привели. Покрывало, по распоряжению царя, было накинуто и закреплено так, чтобы оставались открытыми глаза и лоб. Из-под него почти до бровей спускались частые нити мелкого жемчуга. Увидев Эртхиа, Акамие запнулся о ковер и растерянно остановился.

— Иди ближе. И говори хоть теперь правду, иначе смерть твоя будет так жестока, что даже я пожалею тебя.

Пол валился из-под ног Акамие, когда он осторожно подходил к трону, привычно усмиряя в сердце обиду. Да обида была не так безразлична и сговорчива, как прежде, и только ради надежды отвести угрозу от Эртхиа наложник сказал рассудительно и смиренно:

— Ты уже знаешь правду, царь. И если не всю, то лишь потому, что я не хотел губить царевича. Но если ты уже знаешь, что он помог мне, не забудь и того, что без его помощи невозможно было бы мне сделать то, что я сделал.

— Разве ты знал о его цели? — быстро спросил царь, обернувшись к Эртхиа.

Эртхиа озадаченно моргнул, сбоку стрельнул глазами на Акамие — и не нашелся, что сказать. За него ответил Акамие.

— Он не знал, мой господин. И я не знал. Я хотел твоей смерти.

Тут старые обиды кинулись на подмогу сегодняшней, и уже не мог им противиться Акамие.

— Чего бы ты ждал от меня? — с упреком бросил он царю. — Судьба распорядилась нашими поступками, обратив мои стремления к противоположному. Когда я увидел тебя, уже почти ставшего добычей смерти, и когда ты сказал, что любишь меня…