— А что мне делать с порошком? — спросил Акамие, пряча коробочку за широкий пояс.

— Разведешь половину в чаше густого вина. Аттанского. Вообще это неважно, но Судьба любит симметрию.

— Значит, царь заболел из-за трона аттанских владык? — Акамие подивился безошибочности своего предчувствия.

— Неужели в Аттане царь не сделал больше ничего такого, за что ему следовало заболеть? — возразил старик.

Акамие смутился. Поймав Шана, он забрался в седло. Повернув коня в сторону Аз-Захры, оглянулся на старика.

— А я успею?

Старик рассмеялся.

— Теперь поздно об этом спрашивать. Поспеши и ни о чем не беспокойся. Судьба терпелива.

Акамие наклонился с седла, пораженный внезапной догадкой.

— Скажи, а ты не знал ли царевича Кунрайо?

— Помню, — кивнул старик. — Ох и упрямец был! Не хуже тебя, — и шлепнул Шана по крупу.

Иноходец, будто отдыхал всю ночь, резво пустился в обратный путь.

Когда края гор окрасились розовым, звонкие копыта Шана коснулись белой мостовой Аз-Захры. Ровный их перестук пригоршнями бусин рассыпался между глухих стен.

Акамие поправил сбившийся платок, плотнее подоткнул у виска край и безрадостно подумал, что привычной стала для него женская стыдливость. Не из боязни жестокого наказания прятал он лицо: не по себе было от мысли, что кто-то посторонний увидит его без покрывала. Эртхиа и Ханис не в счет. Акамие наконец знал, что значит: любить, как братьев.

Старик… И его Акамие не чувствовал чужим, хотя не мог назвать ни одним родственным именем.

И говорить с ним — будто по ту сторону жизни, в чудном задумчивом мире, неспешном и строгом, где лишь они вдвоем, и между ними — Судьба. И они втроем — и все уже здесь, и некуда спешить…

Шан, умный, сам вынес Акамие к воротам дворца. К закрытым воротам, в которые не стучат: перед одними они сами распахиваются настежь, другим приходится смиренно дожидаться, когда через открывшиеся ворота можно будет обратиться к привратнику. Должность это высокая и почетная: обладатель ее единолично решает, кто будет допущен к царю, чья просьба будет выслушана повелителем.

Акамие натянул поводья. Шан присел, подобрав передние ноги, злобно заржал: он не привык останавливаться у ворот.

Акамие крикнул стоявшим у ворот стражам:

— Именем царя!

Стражники недоуменно переглянулись.

— Открывайте! — закричал Акамие, набираясь злости и решимости, внезапно чувствуя себя не кем-нибудь — царевичем! Ах, Эртхиа, спасибо за урок… И, поверив в свое право, Акамие сжал бока коня, посылая его прямо на ближайшего стражника.

— Именем царя!

Ворота приоткрыли изнутри. Степенно вышел привратник в долгополом кафтане, с длинным мечом в обильно украшенных ножнах.

— Кто такой? Открой лицо, всадник!

Акамие развернул Шана к нему и поднял на дыбы.

— Как смеешь? Пропусти немедленно! — и высоко поднял в руке нефритовую коробочку. — Лекарство для повелителя!

Золотой знак на крышке вспыхнул, бликом полоснул по лицу привратника, и привратник, сглотнув, заорал на стражей:

— Не стоять! Открыть ворота!

Акамие еще успел удивиться действию, которое оказал на привратника золотой знак, но времени выяснять причину уже не было. Он бросил коня в распахнутые ворота и спешился только у широких ступеней дворца. И пусть всем положено пешком идти от ворот до дворцовой лестницы — но не ему, царевичу!

Радостный и смелый, прикрикнул Акамие на стражников вверху:

— Коня примите! Где стремянные? — и кинулся бегом, стуча каблуками по узорным плиткам.

А куда?

Этой части дворца он не знал совсем. Схватил за плечо первого подвернувшегося слугу.

— Где ночная половина? Показывай! — и подтолкнул в спину. Слуга побежал впереди. Акамие запыхался, пока добрались до маленького зала, отделенного от ночной половины плотной завесой. Туда слуга войти не посмел.

Растерянные взгляды троих царевичей встретили его: беглец, за которым послана погоня, вернулся — сам! Никто не шелохнулся и не издал ни звука.

Акамие, резко остановившись, крутнулся, окинул торопливым взглядом зал. Коса, пролетев над плечом, упала на грудь.

Эртхиа не было. Но это, наверное, могло подождать. Кто знает, насколько терпелива Судьба? Повернувшись к Лакхаараа, Акамие потребовал:

— Чашу вина! Аттанского! Скорее…

Лакхаараа поднялся. Хмурый, подошел к Акамие, пристально посмотрел в глаза.

— Лекарство для повелителя, — умоляющим шепотом объяснил Акамие, прижимая к груди коробочку. Здесь, перед наследником и законными сыновьями, он не был царевичем, а был беглым невольником, и молчание обступило его, и он понял, что погиб.

— Эй, стража! Евнухи! Взять его! — вскочил Эртхаана.

Из-за ковровой завесы выскочили стражники, за ними — евнух с плетью в руке. Акамие обреченно закрыл глаза.

Но снова бросил отчаянный, требовательный взгляд на Лакхаараа. И тот поднял руку, останавливая стражников. Не глядя, властно повторил им слова Акамие:

— Чашу аттанского вина. Быстро. В опочивальню повелителя.

И, взяв Акамие за локоть, повел его на ночную половину.

Ночь не уходила из опочивальни повелителя.

— Он умирает, — оповестил из темноты спокойный голос Эрдани. Он тоже готовился к смерти, не сумевший спасти царя. Лекарь не виноват в смерти повелителя: такова судьба повелителя. Но такова и судьба лекаря: нужен ли лекарь, от которого отвернулась удача, которого обрекла сама Судьба? Эрдани сказал:

— Он умирает.

Ответом ему был хриплый рык Лакхаараа:

— Вот лекарство!

Он втолкнул в комнату Акамие.

— Ну же!

Акамие растерянно огляделся.

— Вино?

— Кто там с вином? — сквозь зубы вытолкнул Лакхаараа. — Шевелитесь, безголовые!

Раб кинулся ему в ноги, протягивая обеими руками царскую чашу. Лакхаараа выхватил ее, расплескивая вино, протянул Акамие. Акамие принял чашу и понес ее, тяжелую, одной рукой прижимая к груди. Вино насквозь промочило рубашку и текло по животу.

Опустившись на колени, Акамие сначала положил на ковер перед ложем нефритовую коробочку, а потом, двумя руками, поставил чашу.

— Света! — приказал он, потому что тревожное нетерпение снова пересилило страх. Кто-то поднес поближе треногу со светильником.

Акамие взглянул на царя и понял, что опоздал. Лицо царя было серым, с темными провалами вокруг сомкнутых век. Губы казались в темноте черными. Грудь была неподвижна.