— Так оставайся с нами в Сицилии! — предложил седобородый грек, которого товарищи уважительно звали Афинеем, хотя он почему–то всячески сторонился их.

— Не могу! — развел руками владелец парусника. — У меня в Риме семья. Я бы и вас ни за что не согласился везти, если б не мой бывший хозяин Авл Метелл. Отпустив меня за пятнадцать тысяч сестерциев на волю, что я копил десять лет, он и сейчас не дает мне прохода. Неделю назад забрал всю выручку от проданной рыбы. А позавчера — даже дырявые снасти!

— Выходит, своим спасением мы обязаны римлянину? — усмехнулся Афиней. — Вот уж никогда б не подумал, что могу сказать благодарное слово в адрес этого самого страшного на земле народа!

— Увы! — подтвердил моряк. — Мне больше ничего не оставалось делать, как согласиться на предложение вашего философа, чтобы купить хоть дешевые снасти… А кстати, где он? Опоздал? Могли бы и подождать его!

— Оттуда, куда он ушел, не возвращаются… — печально ответил Афиней.

— Жаль! — искренне огорчился владелец парусника. — Умный был человек. Не дождался какого–то дня до свободы! Хотя, разве раб может знать, что ждет его даже через мгновенье?

Продолжая рассуждать на ходу о бренности рабской жизни, он направился к кормчему, и сам налег на рулевое весло, давая паруснику новый курс.

Примолкшие было рабы оживились при упоминании о свободе и снова засели за игру в пальцы.

Афиней подошел к владельцу парусника, и тот, обрадовавшись нечаянному собеседнику, стал рассказывать ему о своей жизни, начав с того, что родился в бедной семье на самом юге Греции…

Прот, отойдя от них, прислонился спиной к борту, закрыл глаза и стал мечтать о том, как вернется в Пергам свободным и богатым человеком.

Мысль, как добраться до пятидесяти миллионов Тита, не беспокоила его. Это казалось ему очевидным в Сицилии, где, в Новосирийском царстве, по словам римских рабов, все свободны, сыты и счастливы. Первым делом, думал Прот, он зайдет во дворец к Атталу и предупредит его об опасности. Скажет, что Луций Пропорций прибыл в Пергам убить его. И — конец Луцию… Потом он сразу пойдет домой. Увидит лицо отца, открывающего перед ним дверь, мать, сидящую с глиняной миской на коленях, в которой размалывают зерно.

«Ну что, — спросит он их. — Не признаете?»

Где им будет признать его, одетого в самый дорогой персидский халат, обутого в сапоги из мягкой кожи, скрепленные золотой застежкой! А еще лучше — он наденет римскую тогу с бахромой на рукавах, как у Луция Пропорция, и тогда родители примут его за сборщика налогов. То–то будет потеха! Он насладится их растерянностью и громко крикнет:

«Да это же я — ваш сын…»

«О боги!» — ужаснулся Прот, поймав себя на мысли, что не может вспомнить свое настоящее имя.

Протом, то есть «Первым», его назвал еще отец Луция, этот толстый, вечно задыхавшийся римлянин. Купив на рынке его десятилетним мальчиком, проданным отцом за долги в рабство, он заставил Прота испытать такое унижение, от которого до сих пор горят щеки. Правда, нет худа без добра. Он выделял его из всех остальных рабов и прощал небольшие шалости, такие, как пролитые благовония или плохо заправленную постель, а то и воровство одного–двух ассов, за что других ждали бы плети или даже остров Эскулапа. После смерти старика хозяином Прота стал Луций, оставивший ему по привычке прежнюю кличку и многие привилегии. Но как же звала его мать?..

Пятнадцать лет прошло с того дня, как за кормой римского торгового корабля остался Пергам с плачущими на берегу родителями, и все эти пятнадцать лет он ежеминутно слышал: «Прот, опять ты медленно меня одеваешь! Прот, негодяй, снова ты утаил асс от покупки мяса? Прот, Прот…» Мудрено ли так забыть свое настоящее имя?

«Так как же звала меня мать? Что–то такое нежное, как утренний ветер, и легкое, как прыжок воробья… — мучительно вспоминал Прот. — Дейок! — вдруг вспомнил он и засмеялся от радости. — Конечно же, Дейок! Как я мог забыть это…»

«Ну что, — спросит он перепуганных родителей. — Не признали? Это же я — ваш Дейок! Я привез пятьдесят миллионов сестерциев!»

Проту вдруг вспомнился Луций, и хорошее настроение улетучилось без труда. Луций, а не он был сейчас в дороге к Пергаму, и именно Луций мог скоро войти в дом его родителей, и не как мнимый, а как настоящий римский ростовщик! И он же, Луций, наскоро закончив все дела в Пергаме, мог опередить его и первым добраться до сокровищ Тита. Тогда пропало все: мать и отец будут сами проданы в рабство, и Проту никогда уже не увидеть ни их, ни миллионов Тита!

«Убить, отравить нашего доверчивого базилевса — дело нескольких часов! — думал Прот, судивший о пергамских царях по Эвмену, простому и доверчивому правителю, который даже в указах не именовал себя царем. Он видел его лишь однажды, когда они с отцом гуляли по городу.

Эвмен — болезненный, худощавый человек с трудом вышел из носилок и охотно беседовал с греками, купцами и пергамскими простолюдинами.

«Это сам царь!» — сказал тогда отец Прота. «А это?» — спросил он, показывая на роскошно одетого юношу примерно его лет. « А это его сын Аттал, наш будущий правитель!» — ответил отец.

Через год Эвмена не стало, на престол взошел его брат, опекун несовершеннолетнего Аттала, тоже общительный и человечный, как Эвмен.

А еще через год Прот стал рабом…

«О, совоокая богиня! — взмолился он, не зная, как теперь ему называть покровительницу своего родного Пергама Афину — ее настоящим греческим именем, от которого он отвык за годы рабства, или, как это было принято в Риме, — Минервой. — Отверни свой светлый лик от Луция Пропорция! Помоги мне первому добраться до миллионов убитого им Тита и вернуться в Пергам, чтобы предупредить царя об опасности! Спаси мой народ от проклятых римлян, а мою исстрадавшуюся в нищете семью — от бедности на вечные времена! Разве я не заслужил твоей благосклонности столькими годами рабства?..»

Легкая качка и слабость сморили Прота, и он даже не заметил, как уснул. Очнулся он от крика и топота.

— Земля! — кричали рабы, обнимая друг друга и выплясывая на палубе.

— Земля!

— Свобода!!

— О, совоокая… О — Афина! — поправился Прот, с удовольствием выговаривая истинное имя богини. — Ты всегда славилась своей мудростью и справедливостью!..

— Плыли долго — зато добрались целыми и невредимыми! — объяснял повеселевший владелец парусника, опуская в мешочек денарии, врученные ему рабами. — Пираты и римские военные суда предпочитают широкие, короткие пути в Сицилию, а мы — все закоулочками, закоулочками… Вот и перехитрили их! Эх, жаль обратно порожняком плыть! — пошутил он и окинул рабов смеющимися глазами: — Желающих вернуться в Рим — нет?

Владелец парусника даже не подозревал, сколь пророческими окажутся сказанные им в шутку слова. Едва его судно пристало к берегу заброшенной со дня восстания рабов гавани, как вдалеке появились всадники и крытая повозка.