Вторым грандиозным проектом было строительство канала через полуостров Афон в попытке избежать такого же бедствия, какое постигло персидский флот в 491 году. Точность рассказа Геродота вызывала сомнения даже в античности, однако при раскопках в 1990 году был обнаружен ров длиной 2,5 километра и шириной около 30 метров, «так что могли одновременно идти две триремы[215] на веслах». Геродот отзывается о канале презрительно — не потому, что персы его посредством пытались избежать морских опасностей, а потому, что канал был для Ксеркса средством поразить публику: «Он хотел явить свое могущество и оставить по себе память. Не составило бы труда, — продолжает Геродот, — волоком перетащить корабли по земле через перешеек», как было сделано на Коринфском перешейке.

Афиняне между тем не сидели сложа руки. После битвы при Марафоне сложилось четкое разделение между гоплитами (воинами из класса землевладельцев), которые по праву считались победителями, и теми, кто выступал за морское развитие страны. Главным сторонником морского флота выступал Фемистокл, ветеран Марафонской битвы, который, тем не менее, утверждал, что лучший способ защиты — оставив Афины, укрыться в новой гавани Пирея и собрать мощный флот. Пирей усиленно готовили к обороне, однако средств для строительства флота не хватало, пока в находящихся неподалеку Лаврийских рудниках не было обнаружено серебро. Хотя греки знали о приготовлениях Ксеркса к новому походу, Фемистокл ратовал за флот как средство защиты не от Персии, а от Эгины, с которой Афины вновь вступили в войну. Как писал Геродот, «война[216] [с Эгиной] в то время спасла Грецию, поскольку заставила Афины стать морской державой». Фемистокл и сторонники флота добились того, что в следующие три года афиняне ежемесячно спускали на воду по шесть-восемь трирем.

За год до второго вторжения персов дельфийский оракул провозгласил, что лучшая защита для Афин — «деревянные стены»[217] и что «божественный Саламин… принесет смерть сыновьям женщин». При обсуждении в Афинах смысла этого прорицания Фемистокл настаивал на том, что «деревянные стены» — это не деревянная ограда Акрополя (что было самым очевидным толкованием), а афинские триремы и что «божественный» Саламин, крупный остров к югу от Аттики, благорасположен к афинянам. Мнение Фемистокла перевесило, и афиняне переправили женщин и детей на Пелопоннес, а стариков и движимое имущество — на Саламин. Мужчины же — как афиняне, так и их союзники, в том числе из Спарты, Коринфа и даже Эгины, — распределились по кораблям, половина из которых по настоянию Фемистокла отплыла к мысу Артемисий у северной оконечности Эвбеи, где должна была задержать персидский флот на его пути вдоль берега и не дать ему соединиться с наземной армией, которую, как надеялся Фемистокл, задержат спартанцы в Фермопилах, примерно в шестидесяти пяти километрах к западу от Артемисия. В августовских штормах погибло около трети кораблей Ксеркса. Между греками и персами произошло две битвы: одна, инициированная Фемистоклом, была призвана проверить боеспособность и решимость персов, другая была нападением персов на Артемисий. Персидский налет на Артемисий, хоть и ожесточенный — половина афинских кораблей получила повреждение, — окончился ничем, однако Фемистокл, узнав о гибели трехсот спартанцев у Фермопил, приказал грекам отойти к Саламину. Когда персы двинулись южнее, спартанцы голосованием приняли решение оставить Аттику и Саламин, чтобы защищать Пелопоннес на Коринфском перешейке. Фемистокл утверждал, что в открытых водах Саронического залива маневренность персидского флота будет больше и противник тем самым получит преимущество. Он также сказал, что если жители Пелопоннеса откажутся сражаться при Саламине, то афиняне с их двумястами кораблями возьмут свои семьи и отплывут в италийские колонии, предоставив прочим заботиться о себе самостоятельно.

Саламинский пролив — длинный и неравномерный, восточные подступы к нему охраняются островом Пситталея. Пролив резко сужается до ширины примерно в полмили, а затем открывается в Элевсинскую бухту между Саламином и материком. Мегарский пролив, лежащий к западу, еще более узок. Персам было бы выгоднее заставить греков выйти на открытую воду, и совсем не в интересах Ксеркса было затягивать поход, и все его советники, за исключением одного, высказывались в пользу немедленного нападения. Разлад вносила лишь правительница Галикарнаса, Артемисия, которая советовала выждать, говоря, что без подвоза продовольствия и при риске нападения персов на Пелопоннес союз греков вскоре распадется. Она также напомнила, что персидская армия в смысле логистики зависит от флота, и убежденно предсказала: «Если ты поспешишь[218] ввязаться в морскую битву, то боюсь, что поражение флота может повлечь за собой и поражение армии». Ксеркс оценил честность Артемисии, но не внял ее совету.

Согласно Геродоту и Эсхилу — участнику той битвы, впоследствии ставшей темой для самой ранней из сохранившихся его пьес, «Персы», — в ночь перед битвой греческий гонец сообщил персам, что часть греков собирается уходить через Мегарский пролив. Основная часть персидского флота располагалась на восточных подступах, вокруг Пситталеи, и для предотвращения предполагаемого побега персы отрядили часть кораблей охранять пролив. С восходом солнца утром 25 сентября Ксеркс и его свита оглядели Саламинский пролив с материка. При виде греческих кораблей, сворачивающих в Элевсинскую бухту, Ксеркс отправил свой флот за ними в самую узкую часть пролива, думая, что греки избегают битвы и уходят в уже заблокированный персами Мегарский пролив, однако с приближением финикийских кораблей еще часть греческого флота вышла на бой со стороны Саламина.

Когда персидские корабли одни за другими вошли в тесный пролив, битва стала всеобщей. Передние корабли пытались отойти назад в то самое время, как задние подходили от Пситталеи, «греческие корабли,[219] как и было замыслено, устремились со всех сторон и окружили нас». Исход битвы, видимо, определился довольно рано, однако бои длились весь день, тысячи людей гибли вместе с кораблями — гребцы оказались почти замурованы внутри судна на гребных скамьях, воины падали с верхних палуб и тонули под весом оружия и доспехов. Те, кто держался на плаву, тоже не избежали смерти: «Как рыбу, глушили и убивали, отделяя мясо от костей сломанными веслами и обломками досок… Все беды, даже если подсчитывать их десяток дней, я до конца перечислить не мог бы». Персы осознали собственное поражение куда быстрее греков — те лихорадочно готовились к новому нападению и лишь наутро третьего дня узнали, что персидский флот ночью ушел от Фалера. Победа, по-видимому, стоила грекам[220] 40 трирем, без которых у них осталось 270, в то время как персы потеряли около 200 кораблей и сохранили около 250 — крохи от общего числа судов, имевшихся в начале кампании. Как и предупреждала Артемисия, без флота стало невозможно подвозить припасы, и Ксеркс предпочел как можно скорее эвакуировать из Аттики все наземное войско.