Согласимся, довольно странно применять подобный закон к подданной нейтральной Голландии, для которой ни Франция, ни Германия не являлись ни врагом, ни другом, и контактировать с гражданами обоих государств она явно могла по своему усмотрению.

Между тем Ладу обратился к Бушардону: «Тогда я никак не мог принять Маклеод, потому что уже знал, что она служит немцам. Теперь дело было за военными властями, которым следовало ее допросить. Когда Маклеод поехала на Аустерлицкий вокзал, чтобы увидеть полковника Данвиня, он тоже знал обо всем, что стало нам известно из перехваченных немецких радиограмм. Потому и отвечал обвиняемой только общими фразами, когда та обратилась к нему с вопросами».

Бушардон поинтересовался, почему Ладу предоставил Мате Хари выбор, возвращаться ли в Голландию через Германию или через Испанию. Ладу ответил: «Потому что я хотел выяснить, не скрывает ли Маклеод что-то от меня. По причинам, которые мне не известны, она предпочла Испанию». И добавил, что дорогу через Испанию предпочитают почти все, путешествующие из Франции в Голландию. Этот маршрут удобнее и не требует частых перегрузок багажа. Мата Хари согласилась с ним, но подчеркнула, что предпочла ехать через Испанию еще и потому, что поездка через Германию казалась ей не особенно удобной, поскольку с нее могли потребовать отчет за деньги, которые ей заплатил Крамер.

Она сказала, что хочет еще раз подчеркнуть, что капитан Ладу пообещал ей миллион, если она достанет ему планы немецкого генерального штаба.

– Это верно, – подтвердил Ладу.

– И идея работать на две стороны, на французов и на немцев, тоже исходила от капитана, – утверждала подследственная. И это Ладу тоже не стал отрицать.

23 мая допрос продлился третий день подряд. Бушардон начал его заявлением: «Мы хотим попросить вас вспомнить те вопросы, которые задавал вам Кремер или другие немцы, когда вы вернулись из вашей первой поездки во Францию. Мы опасаемся, что Кремер был не один, и уверены, что вам не придется слишком напрягать свою память. Сразу же вспомните и об уже данных вами ответах. Двадцать тысяч франков Кремера подтверждают важность заданных им и его коллегами вопросов и ваших ответов».

Мата Хари ответила: «Я повторю еще раз: Кремер дал мне двадцать тысяч франков как аванс перед моей поездкой в мае 1916 года. Эти деньги не имели к предыдущей поездке никакого отношения. Ту поездку я предприняла, только чтобы забрать оставленные мною в Париже вещи – белье, одежду, серебро, аксессуары для скачек и прочее. Возможно, Кремер счел нужным заплатить мне деньги, потому что потревожил меня так поздно вечером, оставил у меня свои грязные бутылочки и предложил доставать для него информацию. Беспокоить и надоедать мне целый вечер – это стоило двадцати тысяч франков.

Я признаю, что Кремер после возвращения из моего первого путешествия пришел ко мне на чай и задавал вопросы о Париже. Но это была чисто светская беседа. Я рассказывала ему, что английские офицеры произвели плохое впечатление на своих французских коллег, что англичане общаются с французами невежливо, а парижане, напротив, обращаются с англичанами как с королями. В ресторанах и чайных их обслуживают в первую очередь. И платят они по самым умеренным ценам. Я согласилась с Кремером, когда тот сказал, что французы потом пожалеют о том, что пустили англичан в свою страну, потому что те просто так не уйдут. Я рассказывала ему о Рэмэкерсе, карикатуристе, начавшем публиковать антинемецкие карикатуры, тогда как раньше рисовал карикатуры, высмеивавшие французов и англичан».

Далее Мата Хари сообщила, что оставшаяся часть беседы с Крамером была посвящена тому, что купцам из Гааги теперь невозможно по коммерческим делам ездить во Францию, чтобы заводить деловые связи с Англией.

Бушардон также хотел знать, почему Мата Хари послала своей служанке телеграмму через консула Бюнге, хотя уже знала, что фон Калле попросил у Берлина разрешение на выдачу ей денег.

Она объяснила:

– Когда я через несколько дней в Париже еще ничего не получила, я начала беспокоиться. 8 января я отправила телеграмму через Бюнге. Я и сейчас думаю, что деньги были от полковника ван дер Капеллена. В любом случае, именно так написала мне Анна в письме.

– А где это письмо?

– В голландском посольстве.

– Первая радиограмма утверждает, что Х-21 приписан к разведцентру в Кельне. Но более поздняя депеша от 25 декабря указывает на связь Х-21 с Антверпеном. На самом деле фон Калле получил из Антверпена одну радиограмму, касающуюся вас, где сказано, что за полученные от Кремера двадцать тысяч франков и за пять тысяч франков, переведенные в ноябре 1916 года, вы могли бы делать свою работу и получше. Но там не сказано, что вы вообще ничего не сделали.

Но на самом деле Антверпен не сообщал, будто Мата Хари сделала что-то для немцев. Но Бушардон считал, что направленное в адрес фон Калле разрешение из Антверпена на выплату трех тысяч франков доказывало работу агента Х-21 на немцев. Он заявил: «В любом случае Антверпен знает вас и знает, что вам были переданы невидимые чернила. Они даже спрашивали, едете ли вы в Швейцарию и сможете ли писать оттуда».

Однако с теми же основаниями можно было предположить, что в Антверпене узнали о существовании Мата Хари от Крамера. Об этом она и говорила: «Я клянусь, что общалась только с Кремером. Я понятия не имею, в каком бюро он работал, потому что никогда его об этом не спрашивала. Я никогда не бывала в Антверпене. Я никого в этом городе не знаю». Скорее всего, так оно и было.

Следователь потребовал информацию об ее поездке из Франции в марте 1916 года. Этот месяц был указан Калле в одной из перехваченных радиограмм.

Мата Хари ответила: «Дата в этой депеше неправильна. Фон Калле спутал март с маем. Я получила свой паспорт только 12 мая. Возможно, ошибка связана с моим немецким произношением. Май и март в немецком языке звучат чуть-чуть похоже». Из этого ответа следовало, что Калле ранее Мату Хари не знал и не был в курсе ее поездки во Францию.

Следующим свидетелем обвинения стал полковник Жозеф Данвинь. Поскольку он находился в Мадриде, Бушардон зачитал данные им под присягой показания. Мата Хари так прокомментировала их:

«Его показания содержат много правды. Я даже сказала бы, что в основном все, описанное им, соответствует действительности. Только полковник ловко перевернул характер наших отношений. Он забыл рассказать, как бегал за мной, да так, что казался смешным. Дважды в день он разыскивал меня в отеле „Ритц“. Он пил со мной чай и кофе при всех и все время называл меня „моя маленькая“ и „мое дитя“. Хоть он и не стал моим любовником, но он успел предложить мне жить с ним, чтобы я, мол, осветила его жилище новым светом. Человеку типа полковника Данвиня не следует первым бросать камень в женщину, оказавшуюся в беде. Тем более что однажды он просил меня стать его любовницей. Но я ответила, что принадлежу одному русскому офицеру, за которого хотела бы выйти замуж. Но он все равно пригласил меня на обед в „Отель д’Орсе“.

А насчет его убежденности в том, что я работаю на немецкую разведку, я могу сказать только одно – это просто смешно! Если он действительно так думал, то наверняка поостерегся бы демонстрировать на публике свое расположение ко мне, а ведь он так делал во время всего нашего знакомства. Он ведь даже попросил у меня на память букетик фиалок и ленточку».