Разве римские фрески не приводят нас в восторг своей живостью и изяществом? Три с половиной тысячи найденных в Помпеях образцов древней живописи наглядно иллюстрируют высочайшую степень владения кистью. Возьмем, к примеру, натюрморты. Иные сделаны так мастерски, что лишь прикосновение пальцев к плоской стене рассеивает оптическую иллюзию. Поражает и удивительное многообразие используемых стилей. Только подумать, что почти за две тысячи лет до рождения Моне и Ренуара совершенно безвестные мастера уже вовсю использовали импрессионистскую технику, добиваясь сходных результатов. А ведь большинство помпейских фресок, потрясающих современного зрителя, представляют собой всего лишь копии прославленных греческих картин, предназначенные для того, чтобы потрафить неуклюжим вкусам провинции. Что уж говорить об оригиналах, украшавших столичные дворцы. Но беда в том, что ничто из этого не уцелело. Ничего. Ни одного из произведений, столь великих, что они становились причинами громких скандалов, жутких преступлений, а иногда и кровопролитных войн.

Любопытно, что в античные времена живопись была куда популярнее скульптуры. Как ни парадоксально, Фидий, Пракситель и Поликлет, чьи великолепные статуи во множестве дошли до наших дней, не могли тягаться в славе с известными художниками своего времени. Состязания в живописи входили в программу Олимпийских игр, а победителей носили на руках, как великих атлетов-чемпионов. И пускай все эти легендарные полотна ныне утрачены, одного взгляда на выполненный Фидием фриз Парфенона или безупречный силуэт поликлетовского «Дорифора» вполне достаточно, дабы понять, что живопись, превосходившая в глазах греков эти преисполненные высочайшего таланта творения, должна быть, как минимум, гениальной.

Известно, что даже такие титаны, как Леонардо, Рафаэль и Микеланджело, испытали культурный шок, когда ознакомились с образцами античной живописи, обнаруженными в конце пятнадцатого века на стенах дворца «Домус-Ауреа», некогда построенного по приказу Нерона. Под впечатлением от увиденного Да Винчи попытался выполнить в древней технике энкаустики настенную картину «Битва при Ангьяри», заказанную ему в Палаццо Веккьо во Флоренции.

Не владея утраченными технологиями, изобретательный Леонардо придумал собственные приемы работы с воском. Вполне применимые к небольшим по размеру картинам, они тем не менее не сработали в случае с изображением поистине эпического размаха. Краски слишком быстро остывали, отказывались слушаться мастера, и в итоге грандиозный сюжет так и остался незаконченным.

История хранит массу доказательств того, насколько высоко древние ценили искусные полотна. Например, когда царь Деметрий Полиоркет осаждал Родос, он не стал поджигать город с той стороны, где находилась мастерская великого Протогена из Кавна, дабы не причинить вреда его картине «Иалис», — а ведь только так и можно было захватить крепость. Мало того, этот не знающий жалости захватчик даже выставил караулы для охраны бесценного шедевра. Таким образом, пощадив картину, предводитель македонян упустил победу.

Неудивительно, что стоимость отдельных античных полотен была столь же заоблачной, как и теперешняя цена на Ван Гога или Пикассо. Лидийский царь Кандавл за картину греческого живописца Буларха «Победа над магнезийцами» некогда отдал столько золота, сколько весила она сама!

Плиний упоминает, что опочивальню императора Тиберия украшала картина Паррасия Эфесского «Архигалл», оцененная в шесть миллионов сестерциев, что, по грубым прикидкам, соответствует сумме никак не меньшей, чем двадцать миллионов сегодняшних долларов.

Тот же Плиний пишет, что один рисунок гения гениев Апеллеса Косского продавали за сумму, равную стоимости целого поместья. А между тем, единственным, кого древние историки ставили вровень с прославленным Апеллесом, как раз и был Зевксис из Гераклеи.

Талант и трудолюбие стяжали ему огромное состояние и славу лучшего живописца своего времени. Древние хроники донесли до нас подробные сведения о самых известных его картинах: «Елена», «Младенец Геракл, удушающий змей», «Семья кентавров» и других. Рассказывают, что упомянутая «Елена» была так хороша, что Зевксис показывал ее желающим только за деньги, отчего афинские остряки даже прозвали картину «гетерой». А историк Лукиан оставил невероятно трогательное описание «Семьи кентавров»: лежащая на покрытой цветами лужайке кентавриха нежно кормит женской грудью одного симпатичного детеныша, другой по-жеребячьи припал к ее лошадиным сосцам, а стоящий на страже этой умильной сцены гиппокентавр, смеясь, наблюдает за процедурой кормления своих отпрысков.

Эксцентричный, как и положено гению, Зевксис прожил жизнь в полном соответствии с образом истинного творца, эпатируя публику как поведением, так и внешним видом.

По воспоминаниям современников, вопреки этикету, на плаще художника было золотом вышито его имя, а иные утверждали, что видели Зевксиса одетым в клетчатую тунику! И это почти две с половиной тысячи лет тому назад. С поправкой на тогдашние нравы, можно смело утверждать, что выйди сегодняшняя поп-звезда на улицу совершенно голой, она все равно даже близко не добьется аналогичного по силе эпатажа.

В какой-то момент успех настолько вскружил художнику голову, что тот, преисполнившись гордыни, стал отказываться от своих выросших до небес гонораров, раздаривая картины городам и их правителям под предлогом того, что они слишком хороши, и никто не способен дать за них достойную цену. Написав своего знаменитого «Атлета» и возгордившись результатом, Зевксис посвятил картине стих, смысл которого сводится к тому, что отныне ему легче завидовать, чем подражать.

И вот теперь выясняется, что одна из картин этого величайшего живописца спрятана под скромным ликом «Богородицы», долгие десятилетия хранившейся в запасниках Третьяковской галереи!

…Было ясно, что, несмотря на напускную суровость, Мардоний души не чаял в моем Господине. Завидев его расположение ко мне, а также убедившись в школьных успехах нового раба, он довольно быстро сменил презрительную ухмылку на внимательный, изучающий взгляд.

Как я уже говорил, в сущности, мы были совсем еще детьми со всеми проделками и дурачеством и перенимали друг у друга как хорошее, так и плохое. В то время как Господин научил меня утонченным настольным играм, требующим ума и сосредоточенности, я посвятил его в простые, но милые сердцу уличные забавы. У каждого века свои игрушки. Дай-ка я расскажу тебе о том, как когда-то развлекались мы.

Помню, как, утомившись от науки, мы часами, словно подстерегающие дичь охотники, поджидали в засаде кого-нибудь с женской половины, с тем чтобы незаметно подбросить юркого мышонка в складки одежды. Наградой за это был не только трусливый визг, но и вожделенный вид прелестей, открываемых нашим нескромным взорам в безуспешной попытке освободиться от ползающего по телу грызуна.

А сколько раз мы состязались в метании из пращи, стараясь целить в амфоры, расставленные вблизи прачечных. В случае меткого попадания, эти сосуды, служившие как для облегчения мочевого пузыря путников, так и для хозяйственных нужд, с треском извергали пенистое содержимое на мостовую. Разъяренные прачки грозили нам кулаками — им теперь нечем было отбеливать белье.