Однажды холодной ночью в базарном городе в пяти днях пути от Великой реки одна из наложниц бывшего помощника министра – не самая юная, но все еще молодая – решается на шаг, который приходится назвать рискованным. Она уже некоторое время обдумывала его.

Она выходит из женской половины дома, который они заняли, и в темноте пересекает внутренний двор, туда, где спят мужчины. Она подходит к двери комнаты Кай Чжэня. Сделав глубокий вдох, она тихо стучит, но потом открывает дверь и входит, не ожидая ответа.

Он в комнате один. Горит огонь. Она видела свет, знала, что он не спит. Она бы вошла, даже если бы он спал. Он сидит за письменным столиком в полосатом ночном халате и пишет при свете лампы. Она не знает, что он пишет. Ей все равно. Он оборачивается, удивленный.

Она заставляет себя удержаться от поклона. Стоя очень прямо, она произносит то, что отрепетировала:

– Вы – великий человек нашего времени. Мы считаем честью служить вам, быть рядом с вами. Для меня горе видеть вас таким.

«Для меня» – важные, опасные, самонадеянные слова. Она это понимает. И он это поймет.

Он встает, кладет кисть.

– Ну, – отвечает он, – в данный момент величие не входит в мои…

– Величие внутри вас.

Она намеренно перебивает его. Для этого у нее есть образец. Она живет у него в доме уже три года. Искусно играет на флейте и пипе. Она высокая и худая, необычайно умная. У нее гладкая кожа, за что ее часто хвалят.

И еще она честолюбива, она даже не может выразить, насколько. Ей это так никогда и не удастся. Жена, ушедшая, покойная жена, часто перебивала его, когда они были вместе и думали, что никто не видит.

– Ты… ты очень добра…

– Добра? – спрашивает она. И делает два мелких шажка к нему. Это тоже она подсмотрела у его жены. Покойной жены. «Это похоже на танец, – подумала тогда она, – нечто вроде обряда между ними». Отношения между мужчиной и женщиной часто похожи на обряд, она это поняла.

Он расправляет плечи, поворачивается лицом к ней, отворачивается от стола.

– Когда тигры сходятся в лесу, – спрашивает она, – разве они проявляют доброту?

– Тигры? – удивляется он.

Но голос его изменился. Она знает мужчин, знает этого мужчину.

Больше она ничего не говорит. Только подходит к нему этими мелкими шажками, словно скользя. Она надушилась духами, которые взяла из дома, когда они уезжали. Они принадлежали его жене (покойной жене). Это еще один рискованный шаг, но иногда нужно идти на риск, если хочешь чего-то добиться в жизни.

Она поднимает вверх обе руки и пригибает его голову вниз, к своей.

И кусает его в уголок нижней губы. Сильно. Она никогда этого не делала, только видела это, когда подглядывала.

Потом она прижимается губами к его уху и шепчет те слова, которые придумала, которые сочиняла много дней, пока они были в дороге.

Она чувствует его реакцию, у него перехватывает дыхание, его член становится твердым. Ее сильно возбуждает удовольствие от того, что она была права.

В ту ночь она отдается ему на кресле у письменного стола, на полу, на кровати, и сама испытывает наслаждение (истинное), более острое, чем когда-либо раньше, когда она была лишь одной наложницей из многих и боялась остаться незамеченной, исчезнуть в напрасно потраченных, пустых, прожитых годах.

К наступлению утра с этими страхами покончено.

В том деревенском поместье, где они обосновались, и потом, не только там, говорили, что она каким-то ужасным образом является призраком Юлань – ведь ей отказали в погребении, – которая вернулась в этот мир.

Весной он женился на ней. Соблюдать полный срок траурных обрядов по той, которую объявили преступницей, не обязательно. Его сыновья были недовольны, но молчали. Что могли сказать сыновья?

Она приказала побить двух женщин бамбуковыми палками той зимой за то, что шептались о ней, а одной хорошенькой, слишком умной и более молодой наложнице – наложить клеймо (на лицо) и выгнать.

Она не против того, чтобы идея о призраке стала широко известной, чтобы об этом украдкой говорили шепотом или в пьяной беседе. Это дает ей другую власть: связь с опасным духом. Власть над ним, над всеми ними.

Ее зовут Тань Мин, и она имеет значение. Она твердо намерена дать это понять до наступления конца, когда бы и как бы он ни наступил. Она зажигает свечу и молится каждое утро, непременно, за Юлань. Ее муж считает ее добродетельной.

* * *

Даже после стольких лет, несмотря на то, что кончилось еще одно лето, жара в Линчжоу по-прежнему каждый день заставала его врасплох, подобно удару. Кажется, невозможно, даже зная о ней, подготовиться к следующему дню, если ты приехал с севера.

А он родился даже не на самом дальнем севере, там, где начинался Катай. Он родился в Сэчэне. На родине семьи Лу стояла влажная, жаркая погода: дождь, грозы, леса с каплями дождя на листьях, туман, влажный пар, поднимающийся с земли. Им все это было понятно. То есть он думал, что понятно, – до того, как приехал на остров.

Линчжоу оказался другим миром.

Ма приходилось еще хуже. Его сын родился в Шаньтуне, на побережье, когда Чэнь был там префектом. То были самые лучшие годы, как сейчас думал поэт. Просвещенный город, между морем и потрясающей безмятежностью Западного озера. Рукотворное озеро радовало Чэня: прогулочные лодки плыли по воде, музыка плыла весь день и всю ночь, холмы обрамляли его со стороны материка, дома певиц стояли на берегу рядом с городом. Элегантные и богатые религиозные святилища последователей учения Чо и Священного пути усеяли северную береговую линию, зеленые и желтые крыши, загнутые вверх карнизы, звон колоколов, в часы молитв разносящийся над водой.

Во время фестивалей на озере запускали фейерверки, и всю ночь с прогулочных лодок неслась музыка, а фонари плыли по воде…

Такое место не могло подготовить к острову Линчжоу. Здесь нужно было заниматься физическими упражнениями в самые ранние часы, до того, как жара загонит тебя в отупение, апатию, в беспокойный дневной сон на пропитанной потом постели.

Они выполняли свои ежедневные упражнения на рассвете, отец и сын, разыгрывали обычный шутливый спектакль о нападении на какую-то вражескую крепость, когда прибежал священник (прибежал!) из храма в конце деревни.

По-видимому, если верить этому человеку (и если они его правильно поняли, так как он заикался от потрясения), произошло какое-то чудо. Уважаемого Лу Чэня и его уважаемого сына просили прийти и посмотреть самим.

Обычная группка жителей деревни собралась понаблюдать за их упражнениями. Старший Лу, поэт, был известен и забавен; стоило прийти и посмотреть на них. Эти же люди пошли вслед за ними на запад через деревню, другие присоединились к ним по дороге, у управы (еще закрытой, администрация здесь никогда не торопилась на работу), и все двинулись по тропинке – осторожно, опасаясь змей, – к храму.