Голова поначалу отозвалась пустотой. Затем начала проясняться.

Общий сбор, Уровень «F», на который предстояла в скором времени вылазка.

Вот черт…

Дальнейшие воспоминания накинулись на сознание всем скопом, будто осы на забытую на столе каплю варенья, – Баал тут же внутренне сжался, приготовившись отбиваться от беспощадно жрущих душу острых зубов боли. Приготовился, попытался выкинуть из головы образ Ирэны (хоть и знал, что все равно не поможет), прикрыл глаза рукой, напрягся и… ничего не почувствовал.

Пусто, тихо, как в склепе.

Нет, кое-что он все-таки почувствовал.

Например, голод, сводящий живот, и занемевшие от долгого сидения в одной позе колени. Желание сполоснуть горло холодной водой и то, что сон пошел ему на пользу: тело отдохнуло.

Но боль не приходила.

Осторожно, словно ступающий по веревке канатоходец, лишенный страховки, Баал прислушался к внутренним ощущениям, поминутно ожидая, что залегшая на дно боль лишь играет с ним в поддавки. Сидит, затаившись за очередным поворотом, – мол, найди меня, болван. А если не найдешь, я сама на тебя выпрыгну. Вот сейчас! Нет, сейчас… Нет, еще чуть-чуть подожду… И точно выпрыгну! А ты думал?

Но то были игры сознания.

Сколько бы Баал ни пытался (на этот раз насильно) вызывать в памяти образ любимой некогда женщины, сколько бы ни старался думать о неприятной новости, выданной этим утром спецотряду, сколько бы ни опасался сковывающего сердца и душу страха, – ничего не происходило.

Казалось, тоска покинула его. Как уставшая от бесконечных пьянок никудышного мужа жена. Просто собрала вещи – и была такова. Сиди один: надоел.

Темноволосый мужчина недоверчиво потер лицо ладонями, затем наклонился вперед, поставил локти на колени и пропустил пальцы сквозь разметавшиеся по плечам локоны. Долго хмурился, пытаясь собрать воедино части головоломки и свои новые незнакомые ощущения.

Да, он пил. Надеялся, что, возможно, на этот раз напьется так сильно, что не сумеет проснуться. Но потом пришла Бернарда и пить помешала. Свое малодушное разочарование Баал помнил весьма отчетливо. А вот что случилось после?

Он говорил ей об Ирэне… Было больно. Как только подумал о том, что, едва воскреснув, ей предстоит снова умереть, почувствовал себя и того хуже. Было темно и страшно, боль пировала.

А потом был свет.

Женская рука на его груди – и тепло. Тихие льющиеся через сознание слова и слабое облегчение. Поначалу слабое. Но становившееся все сильней и сильней по ходу того, как эти странные слова вплетались в его голову, прорастая в ней звенящими лучиками-корнями.

В этот момент Регносцирос вспомнил все до мельчайших деталей.

Она стояла напротив него, окутанная сиянием. Желтоватым, ласковым, успокаивающим. И тогда он, давно повзрослевший мужчина, впервые за долгое время почувствовал себя маленьким и защищенным. Как хорошо… Как тепло. Кто-то заботился о нем, кто-то любил его таким, каким он был. Не винил, не упрекал, не боялся, просто любил… любил Баала. Нет, не как любовника и не как друга… А как-то иначе. Просто любил.

Какое-то время в комнате было тихо.

Как и в душе.

Прошла минута… другая… третья.

Затем за окном вышло солнце, осветив застывший интерьер; в этот момент на Баала снизошло окончательное осознание бьющейся в крови радости: боль ушла. Она ушла насовсем и больше не придет.

ОНА УШЛА!!!

Он едва сдержался от того, чтобы не заорать на всю гостиную, не впечатать кулак в ни в чем не повинную кожаную обивку.

– Не знаю, как ты это сделала, но ты это сделала… – прохрипел он, – чертовка, у тебя получилось!

Халк мог бы стереть память, но не излечить сердце. Дрейк, возможно, смог бы излечить (если только представить, что Баал когда-нибудь попросил бы его об этом. А он бы, конечно, не попросил), но у Начальника были свои, далекие от нормальных представления о том, что должен или не должен пережить на своем веку каждый человек. А она – эта новенькая со странным именем Бернарда – не стала задавать лишних вопросов, просто пришла и избавила его от боли. Просто взяла и сделала это.

Теперь, когда тяжесть, годами сдавливавшая грудь отступила, в ней появилось место для чего-то еще. В ней стало легко и свободно, ей не просто стало можно дышать – ей хотелось дышать.

С осторожным и трепетным благоговением вспоминая просачивающийся в тело свет от теплых рук, Баал покачал головой и пробормотал:

– Она точно ему пара.

Затем вскинул лицо, рывком поднялся с дивана и, чувствуя давно забытый прилив душевных сил, подошел к камину. Взял с полки осточертевшее фото, не удосужился даже вытащить его из-под стекла – так и выкинул, как было, заключенное в деревянную рамку, в корзину. Без сантиментов и сожалений.

После чего, чувствуя себя новым, заново родившимся, прошел на кухню в поисках чего-нибудь съестного.

* * *

Иногда я чувствовала, что расслаиваюсь: одна часть меня продолжала оставаться человеческой, простой и понятной, со всеми ее переживаниями и потребностями; вторая же часть, все чаще навещавшая мое сознание, казалась, не имела к человеческой сути никакого отношения. Ее не волновала суета и эмоции, не интересовал быт и связи, не занимало то, что занимало умы большинства людей в течение дня: что есть, куда пойти, что сказать, что сделать… Та часть была наполнена покоем, в ней не было вопросов, в ней существовали лишь ответы, которые никто не искал, потому как гармония – это не поиск, гармония – это конец поиска.

И, расслаиваясь, я чувствовала себя более цельной, чем когда-либо.

Человеческая суть, оставшаяся стоять маленькими ногами на маленькой земле, вопрошала: кто я? Зачем я? Чем я отличаюсь от других?

А в том бесконечном свете, где парила иная суть, оторвавшаяся от земли, было настоящее знание о том, «кто я». И что происхожу я из частиц света, образовавших жизнь, и что я – всего лишь одна из ее форм, на данный момент представленная телом Бернарды, находящаяся в конкретном мире, в конкретном временном отрезке. Слова иллюзорны и выражают лишь крупицы смысла, миллионную его часть, ими невозможно описать истины о том, что форму можно переродить, спираль времени разогнуть. Все можно изменить… Абсолютно все.

Тогда кто же я?

Я просто часть мира, на которую наложила отпечаток земная жизнь земной девушки, сознание которой от рождения приняло рамки, не существующие на самом деле.

Мы все их приняли, когда родились, когда поверили.

На самом же деле, я и есть Жизнь.

Знание дается лишь тому, кто слышит, а слышит лишь тот, кто способен обрести покой в тишине. Тишина покорится тому, кто усмирит ум, а ум усмирит лишь тот, кто осознает поверхностность желаний…

Все это давало полноценный ответ на главный вопрос: почему я не использовала дар Творца во имя корыстных целей, во имя обретения власти или во имя обогащения. Зачем хватать руками крохи, когда к твоим ногам положено Все?