– А там-то что стряслось?

– А там отравить хотели.

– Не сочиняй, хотели бы – отравили, там таких «умельцев» в каждой камере полно. На все руки мастера, знают свое дело, а ты два раза вроде бы как по краю пропасти ходил, а все же передо мною живой, целый и невредимый.

– Нет, Лев Иванович, я знаю, что говорю. Я по природе своей человек внимательный и аккуратный, вижу и замечаю все вокруг. Я себе чай заварил, поставил на стол и пошел за сахаром. Ну, как пошел, отвернулся буквально, там ведь камеры-то маленькие, тесные. Возвращаюсь за стол, а там ручка у кружки под другим углом – повернул ее кто-то, значит, прикасался к ней.

– Ну что, вокруг людей больше нет? Зацепили случайно, делов-то…

– Нет, за столом людей не было, я в камере человек новый, меня туда только-только перевели. Со мной знаться и говорить никто особого желания не имеет, за стол ко мне тоже никто не подсаживался и мимо не ходил. Кто-то что-то подсыпал туда, не иначе.

– И что ж ты сделал?

– Вылил демонстративно, предупредил, что рожу начищу, если такое повторится.

– А тебе за грубость не начистили?

– Куда там, со мной по-взрослому решили разобраться, и, кажется, я знаю, кто инициатор происходящего в камере.

– Что, враги есть?

– Есть, оказывается. Я его прикрывал, а он вот так со мной решил поступить – убрать с лица земли, уничтожить. Не бывать этому, пусть тоже гниет в тюрьмах, как и я. Я за всех не буду сроки мотать.

При этих словах у Гурова даже сердце биться стало медленнее, и он реже задышал, чтобы не спугнуть раскаяния Липатова. Никак Лев Иванович не ожидал, что вот так противостояние с преступником может неожиданно повернуться в его сторону. Это, скажем, была настоящая удача, поскольку расколоть такой крепкий орех – по силам не каждому опытному оперу. В кабинете они были один на один, никто не мог помешать их разговору. Даже Анне Гуров запретил находиться рядом, дабы не спугнуть матерого преступника. На этот раз, по завету матери, Гуров был в роли понимающего психолога, который долго ждал и наконец дождался откровенности от убийцы – нарисовать общую картину преступления. Момент истины был уже близко.

Липатов долго собирался с мыслями, понимая, что выданная им информация станет финальным аккордом в его деле. Гуров ничуть не мешал, осознавая, что нужно дать время, чтобы рассказ убийцы был последовательным и обстоятельным. Через десять минут тишины Липатов промолвил:

– Уж лучше бы я курил, наверное, так бы легче было сейчас. Что ж, пожалуй, начну… Его зовут Мономах.

– Кого? Ты не болен, Липатов? – не выдержал Гуров и рассмеялся. – Это не ко мне, а к психиатру.

– Не до шуток мне. Кликуха у него такая – Мономах, имени его настоящего я так и не узнал, да оно мне, собственно говоря, и не нужно было. Это позже я узнал, что неспроста его так прозывают. Он интересуется старинными вещами, обожает антиквариат и деньги, а еще носит бороду, может, внешнее сходство какое-то есть с тем Мономахом, что из учебников по истории. Мне на тот момент деньги были очень нужны и квартира, негде было жить, я готов был согласиться на что угодно. Безысходность, понимаете?..

– Нет, пока не понимаю.

– Работы приличной не было, идти некуда, обратился к своему дружку за помощью, а он и свел меня с этим Мономахом, сказал, что пригожусь ему.

– Дело было в Москве?

– Да-да, конечно, здесь. Встретился с ним в забегаловке одной – матерый мужик, я таких в толпе сразу выделить могу, пусть даже внешне они ничем примечательным не выделяются.

– Своих издалека чуешь, верно? – хмыкнул Гуров.

– Так. Познакомились, выпили по бокалу вина. Я ему рассказывал, как докатился до такой жизни, а он молча слушал. Для меня было немного странно, что птица такого полета, как Мономах, уделяет мне столько своего времени, но вместе с тем я понимал, что мне предстоит что-то сделать для него, и это будет не самое легкое задание.

– Это была первая ваша встреча?

– Да, конечно. Это была первая и последняя наша встреча, потому что в дальнейшем мы общались дистанционно, чаще всего по телефону.

– Продолжай…

– Так вот, я у него спросил, не будет ли для меня работы, и он посвятил меня в свой план. Мономах рассказал, что у него есть одна знакомая старуха, которая испортила ему жизнь и не заслужила жить в том богатстве, в котором сейчас живет. Есть острое желание раскулачить эту «старую ведьму» и отомстить за все те неприятности, которые она ему принесла. Я был не против, и тогда он мне в деталях изложил план о том, как можно избавиться от старухи и заполучить ее богатства.

– И тебе не казалось это неправильным, диким, бесчеловечным и бесчестным?

– Нет, и сейчас не кажется. А почему одним – все, а другим – ничего? Должна же быть в жизни хоть какая-то справедливость? Вот я сейчас у вас на допросе, а Мономах свободно ходит по улицам, еще и меня убрать пытается чужими руками, хотя сам дело задумал, разве справедливо? Нет, поэтому я вам обо всем и докладываю, чтобы он тоже хлебнул тюремной житухи.

– Так каков же был план?

– Мономах рассказал мне про бабку, про ее драгоценности, которых в квартире на Патриках было вагон и маленькая тележка. Я даже не представлял, что у нас есть такие богатые старухи, только в кино видел. Как он мне описал эту бабку: была она противной, вредной – а к таким у меня жалости нет.

– А что, бывает так, что и жалость просыпается? – усмехнулся Лев Иванович.

– Случается, но редко. Последний раз, помню, было дело – спасал собаку из реки, но это было еще в школе.

– Да ты герой, Клячкин. А что, Мономах не рассказал, почему зуб на старушку возымел?

– Нет, подробно он не рассказывал, да мне это и незачем было знать, суть я уловил, что делать нужно было – понял. Осталось за малым – придумать, как к этой старухе подобраться. Поймать на улице, когда она в булочную выходила, было сложно, да и рисково, потому что могли остаться свидетели. Тут мне и было предложено познакомиться с бабкой через ее внучку. Жанка – тот еще экземпляр. К ней и подходить было страшно. Странная серая мышь, даже познакомиться не знаешь как. Уж мне, бывалому мачо, и то сложно было это сделать, но все-таки я смог. Несколько дней пришлось за ней следить, чтобы понять, куда она ходит, что