Аля чувствовала, как кипит у нее внутри едва сдерживаемый гнев. Убедившись, что на втором этаже никого нет, она сбежала по ступенькам вниз, снова прошла через гостиную и остановилась на пороге кухни, прижимая ладони к пылающим щекам. И сердце сразу упало, прекратило сумасшедший стук, и ярость выкипела, испарилась, а горло сжалось от нахлынувшей горечи.

Митя рассеянно двигался по кухне, не замечая ее, суетливо открывал и закрывал шкафчики, щурился от яркого света. Лицо его, такое родное, близкое, было издерганным, усталым, веки припухли и покраснели. Он наконец нашел то, что искал, вытащил из буфета початую бутылку водки, потянулся за рюмкой, и Аля отметила, как дрогнули его длинные сильные пальцы.

– Что же ты делаешь, Митенька? — с трудом выговорила Аля.

И тот, воровато отдернув руку от рюмки, обернулся и с потерянной улыбкой пожал плечами. Аля шагнула к нему, дотронулась до впалой щеки, поросшей темной щетиной. Он чуть сощурился, губы сжались в суровую складку, отстранившись, отошел к окну и, вытащив из пачки папиросу, принялся привычно выстукивать ее о подоконник.

– Вот едем с Никитой в экспедицию, — проговорил он неестественно спокойным голосом. — Работа начнется…

– Ты же не должен был ехать… И Никита говорил, что хочет сам…

Митя бросил на Алю как будто виноватый взгляд и тут же снова уставился в открытое окно.

– Сначала хотел… А потом решил, что со мной как-то сподручнее будет. Попросил помочь на первых порах…

Митя чиркнул спичкой, склонил голову, прикуривая.

– А как же я? — тихо произнесла Аля за его спиной.

Спичка, вспыхнув, обожгла пальцы. Он, чертыхнувшись, быстро заговорил:

– А ты вот что, ты поезжай в Крым. Тебе отдохнуть наконец-то нужно, тем более отпуск… Я легко тебе место в санатории устрою, прямо вот сейчас позвоню и устрою. Хороший санаторий, цековский… Пляж, летний кинотеатр, волейбольная площадка…

Аля, не слушая, приблизилась, быстро, словно опасаясь, что он прогонит ее, прижалась к нему, уткнулась лицом в грудь.

– А хочешь я останусь? Просто останусь здесь… с тобой…

Она сжала Митины пальцы, дотронувшись случайно до места ожога. У Мити перехватило дыхание. А ведь думал, что забыл, навсегда вытеснил из памяти этот запах солнца и лесных трав — запах ее волос, тяжелых, прохладных, забыл это ощущение, когда проводишь ладонью по ее спине, чувствуя каждый позвонок. Аля выдохнула, прижимаясь к нему все крепче, и Митя почувствовал, как глаза его заволакивает сладким туманом.

За окном прогудела машина, послышался веселый громкий голос Никиты, и Редников, вздрогнув, отстранился от Али. Нет, нет, нельзя! Выкинь из головы, забудь, заставь себя забыть! Это жена твоего сына, твоего единственного сына. И он никогда тебе не простит…

– Нет, Аля. — Слова будто застревали в горле и получались какими-то вымученными, неестественными. — Ты поедешь в Крым. Будешь купаться в море, лежать под солнцем, засыпать на пляже под шорох волн, гулять под пальмами, смеяться… И ждать Никиту. Он мой сын и…

– Хватит! — резко выкрикнула Аля. — Хватит!

Она отступила на шаг, сцепила пальцы, закусила нижнюю губу. Редников видел, как блеснули в глазах невыплаканные слезы. Аля справилась с собой, провела рукой по глазам, выдохнула:

– В Крым так в Крым…

И тут же со двора донесся нетерпеливый возглас Никиты:

– Бать, ты идешь?

Он показался под окном кухни, облокотился на подоконник снаружи, изучающе взглянул на жену, потом на отца и невесело усмехнулся.

«Что ж, на этот раз тебе, кажется, удалось всех их переиграть. Сам не выиграл, но и другим не уступил. Молоток!» — Он и сам не мог понять, отчего так противно было ему думать об одержанной победе.

– А то на самолет опоздаем, — подмигнул Никита.

– Иду, — кивнул Митя. — Сейчас документы возьму и позвоню кое-кому. Аля, тебе тогда вечером секретарь мой сообщит насчет санатория.

Митя вышел, скрылся и Никита, лишь слышно было, как он напевает во дворе:

– Первым делом, первым делом самолеты…

Аля подошла к столу, налила воды из графина и начала пить большими глотками.

Втроем они вышли из ворот, остановились у машины, несколько секунд напряженно молчали. Аля рассеянно смотрела, как перебирается через трещину в асфальте рыжий муравей.

– Ну что, вперед на трудовые подвиги? — натянуто-весело провозгласил Дмитрий Владимирович.

Он первым сел на переднее сиденье и резко захлопнул за собой дверь.

Никита постоял перед Алей опустив голову, затем, коротко обняв ее, бросил:

– Смотри тут, не урони честь фамилии Тальберг.

И влез на заднее сиденье «Волги». Взревел мотор, и автомобиль двинулся вперед по пыльной деревенской дороге. Аля так и стояла у обочины, приставив ладонь ко лбу, ощущая кожей, как оседает на лодыжках взметенный колесами песок. Она видела через заднее стекло, как обернулся Никита, махнул ей рукой и произнес что-то одними губами. Митя так и не повернул головы. Машина, поднимая клубы желтоватой пыли, скрылась за поворотом.

Аля опустила руку и медленно побрела к дому.

* * *

В купе было темно. Тусклая лампочка над моей головой освещала лишь страницы книги. Софья мирно спала, по-детски подложив под щеку ладонь. В ногах ее повизгивал во сне Тим.

Я больше не мог читать, чувствовал, что мне требовалась передышка. Все происходящее казалось каким-то тягостным навязчивым сном. Я уже не думал больше о том, каким способом проклятый Аль Брюно смог раскопать историю моей семьи. В конце концов, тогда эта несчастная круговерть наделала много шума, кто-то мог заинтересоваться, разузнать детали. Черт с ним, это не так уж важно.

Голова раскалывалась. Я сел на полке и сжал руками виски. Книжка съехала с подушки и глухо стукнулась о пластиковую перегородку, разделяющую наше и соседнее купе. Больше всего мне сейчас хотелось вышвырнуть мерзкую книженцию в коричневой обложке в окно. Но я не мог этого сделать, не мог не дочитать до конца, хотя и знал уже, каков он будет. Повесть засела у меня в голове, мучая и не отпуская, как прицепившаяся ненароком мелодия, как мотив того самого довоенного танго. Каждая страница вызывала воспоминание, которое я годами пытался убить в себе. Кажется, душу бы дьяволу продал, лишь бы не помнить.

Я встал, ухватился за металлическую ручку и потянул вниз оконную раму. Поезд медленно подползал к небольшой станции. Вдоль рельсов тянулось широкое голое поле, на горизонте виднелись верхушки деревьев, поблескивали огоньки деревенских домов. Над серым станционным зданием клочьями висел влажный предутренний туман. Лязгнули колеса, и поезд остановился. Замигали какие-то дорожные огни, быстро прошла по перрону станционная служащая, и Софья, пробормотав что-то, проснулась, подняла голову, села, притянув к груди тонкое одеяло.