Он вложил единственный лист бумаги в конверт. Письмо получилось таким тощим, что ему стало совестно. Намереваясь пойти и найти стюарда, чтобы поручить ему отправку письма, он сунул конверт в нагрудный карман, где тот совсем затерялся — невесомый и бесплотный. Ему действительно не хотелось тревожить Софи рассказами об огненных муравьях, о ягуарах, о диарее, но он и сам был выбит из колеи ее последним письмом. Похоже, она все это время проводила в обществе своего капитана Фойла, который оказался не таким уж и старым, как вначале представлялось Томасу. И не только проводила с ним время, но как будто даже принимала его у себя в доме. Она упомянула, что капитан высказывал свое мнение о состоянии ее гостиной и интересовался, не предполагает ли Томас использовать деньги, вырученные в поездке, на ремонт. В письме не говорилось о том, что кто-то еще присутствовал при этом.

Томас советовал жене пожить у отца в его отсутствие, хотя понимал, что вряд ли ей будет там хорошо. При мысли о мистере Уинтерстоуне, об этом честном человеке, он вспомнил, как тот не смог скрыть своего глубокого разочарования, когда Томас объявил о намерен жениться на его дочери. По мнению отца Софи, гораздо более подходящей партией для нее был Камерон — его старший брат, который унаследовал основную часть отцовского состояния, тогда как Томасу предстояло жить на более скромные средства. В ту минуту Томас и сам возмутился до глубины души: как этот человек, чей дом совсем не превосходит по размерам тот, куда Томас намерен переехать вместе с Софи после женитьбы, еще сомневается в том, что он способен позаботиться о его дочери. Он стал для нее хорошим мужем и останется им впредь. Важнее всего то, что он любит свою жену и дорожит ею больше, чем любыми деньгами или положением в обществе. Возможно, она ему даже дороже его мечты стать великим собирателем насекомых, дороже горячо любимых бабочек.

Софи не пожелала жить со своим отцом, и Томас втайне вздохнул с облегчением. Ему не хотелось, чтобы мистер Уинтерстоун с удовлетворением думал, что Томас, видите ли, бросил его единственную дочь — не успели чернила на брачном договоре просохнуть.

Но какой своевольной может быть Софи! Она настояла на том, что будет одна жить в доме — что бы кто ни говорил, — и вот теперь пишет, что принимала в доме мужчину. Одна. Что подумают люди? Он поморщил брови и тряхнул головой, отгоняя от себя эту мысль, — нужно отправлять такие мысли подальше и запирать за ними ворота, чтобы не впускать их в себя.

Передав письмо стюарду, Томас поднялся на палубу и увидел Джона — тот стоял, перегнувшись через поручни, подставляя лицо бризу. Вид у него был серьезный, очень сосредоточенный, словно он напряженно к чему-то прислушивался. Встретившись глазами с Томасом, он едва заметно раздвинул губы в улыбке, которая тут же исчезла.

— Мы приближаемся к Риу-Негру, — сказал охотник за растениями. — Взгляни-ка сюда.

Томас тоже перегнулся через борт и стал смотреть на реку. Бледно-желтые волны пенились у носа судна. Впереди по курсу на воде рябилась кайма, которая с какого-то момента стала постепенно увеличиваться, пока не превратилась в широкую полосу. Сначала ему показалось, что какая-то маслянистая пленка покачивается и блестит на поверхности воды, но по мере того, как судно настойчиво продолжало свое движение, Томас убедился, что это обычная нитка темной воды — она становилась все шире, и вот пароход уже пересек линию, где два цвета встретились и смешались в его кильватере.

— Какой вид! — воскликнул Томас, чувствуя, что к нему возвращаются силы. — Воды Риу-Негру, полагаю? Вполне соответствует своему названию! Далеко отсюда до Манауса, как думаешь?

— Миль пятьдесят, по-моему. Вон где они начинают смешиваться. Смотри.

Джон теперь стоял лицом к южному берегу и показывал на мутную воду. В ее толще двигалось, извиваясь, какое-то существо, и Томас сначала решил, что это голый человек, но, когда существо вынырнуло из воды и снова нырнуло, он увидел, что это водное млекопитающее.

— Это что, ламантин?

— Дельфин, — уточнил Джон.

Томас снова посмотрел. Что-то не похоже. Ведь дельфины — гладкие животные с блестящей графитовой кожей. А этот — розовый и резиноподобный, и на вид он какой-то рыхлый, как сырая глина.

— Неужели речной дельфин? — спросил Томас. — Очень странное создание!

У него не было плавников — только бесформенный бугор на спине, как у горбуна, а на голове торчал толстый выступ, прямо над глазами.

— Да, это амазонский дельфин боуто. Он обитает там, где встречаются потоки двух рек и где больше вероятности найти рыбу, которой он питается. Я видел нескольких, когда плавал один в устье Тапайос.

Они молча понаблюдали за дельфином. Вот и другой присоединился, и теперь уже два резвящихся боуто выпрыгивали из воды, открывая рты и вздыхая.

— Какое меланхоличное животное, — отметил Томас. — Из-за своих вздохов они кажутся очень печальными.

— Кабокло верят, что это водные духи и от них происходят всякие беды.

— Какие, например?

— Есть поверье, что самец боуто, приняв человеческий облик, выходит на берег, чтобы сойтись с кем-нибудь из деревенских женщин. Отсюда, как они считают, причина необъяснимых беременностей и болезней.

Томас заулыбался.

— А самки, говорят, превращаются в прекрасных женщин, которые завлекают мужчин в реку и соблазняют их до смерти, — Джон еще больше перегнулся через борт и понизил голос почти до шепота: — Не худший способ умереть — утонуть в объятиях красавицы.

— Только кабокло верят в это?

— Думаю, это самый суеверный народ в Бразилии. Наверное, они унаследовали все поверья от разнообразных здешних культур. Мне не кажется, что индейцы верят в подобные вещи.

Дельфины прыгнули в последний раз и остались позади.

— Но это еще не все. Они верят, что тот, кто использует дельфиний жир для масляной лампы, ослепнет, если будет работать при этом свете. А если рыбак убьет амазонского дельфина, то обязательно разучится ловить рыбу и в конце концов погибнет от голода.

— И откуда ты все это знаешь, Джон?

Джон улыбнулся.

— Это же так просто, Томас, честное слово. И нет здесь никакого секрета. Я беседую с людьми. Тебе тоже стоит попробовать. Местные люди станут доверять тебе больше — ты только слушай, что они расскажут. Как-то раз я встретил в лесу одного человека, сборщика каучука, потерявшего руку в результате несчастного случая. Он рассказал мне о своем брате, который убил боуто, укравшего у него несколько рыбин. У рыбака было шестеро детей — в конечном счете им всем пришлось пойти работать, так как их отец не смог больше поймать ни одной рыбки. Он умер от лихорадки. Похоже, у него была малярия, но человек, которого я встретил, был убежден, что все эти несчастья — из-за убийства дельфина.

Томас и вправду почти не прилагал никаких усилий, чтобы лучше узнать местных жителей. Частично из-за того, что не очень хорошо говорил на их языке, но, кроме того, он их стеснялся. Когда он подходил к кому-то из индейцев либо к одному из мамелюков или кабокло с потемневшей на солнце кожей, то физически ощущал, что между ними существует некий барьер, и ему никак не удавалось заставить себя переступить через него. С европейцами все происходило иначе: мужчины и женщины Белема и Сантарема ценили бледность кожи превыше всего, и вершиной всего утонченного и элегантного считали Париж. Все свое время они только и занимались тем, что пытались подражать французам, имевшим несчастье случайно оказаться в одном из этих городов. Среди людей, с которыми он познакомился, находилось мало таких, с кем можно было бы найти общий язык. Капитан Артуро стал скорее исключением. Пусть это и неотесанный пьяница, но в его душевной теплоте, в том, как он нежно придерживал лица своих детей, когда целовал их, было нечто такое, что растрогало Томаса и убедило в том, что стоит наладить отношения с бразильцами.