Да, террористы это те, которые «пока свободою горим, покасердца для чести живы, мой друг! Отчизне отдадим души прекрасные порывы». Уэтого на трибуне какие уж порывы, когда и души нет, она мешает в роскошномобществе потребителей. Душа, склонна к возвышенному, а это опасно, опасно...Как для сытого человечка, так и для сытого общества.

Я осторожненько прикрыл дверь, отступил. Задумавшись, поймалсебя на том, что иду не в аппартаменты Кречета, но не остановился, толькозаглянул в столовую, попросил сделать кофе покрепче и подать в кабинетпрезидента, а мне цековскую чашку для кофе заменить на чашку для чая. Пустьдаже цековскую.

– В розовом зале идет лекция, – сообщил я вканцелярии. – Кто утверждал тему лекции?

На меня посмотрели с недоумением:

– Лекция?.. Но их всегда... Хорошо, если это для вастак важно...

– Важно, – подтвердил я.

– Придется подождать минутку.

– Я подожду.

Женщина торопливо шелестела бумагами, ибо я нависал над нейкак Пизанская башня, под которой грунт совсем подался, слышно дажепотрескивание в суставах. Дикая пещерная женщина, только что не в зверинойшкуре, все еще бумаги, все еще ручки «Паркер» с золотыми перьями, хотя ужешкольники управляются с ноут-буками, даже дикий Коломиец скоро превозможетнеприязнь гуманитария к технике...

– Ага, вот, – сказала она обрадовано. Ее палецпополз по строчкам. – В розовый зал направлен това... господинБережанский, член...

– Я знаю, какой он член, – остановил я.

– Но тут столько написано...

– Это можно пропустить, – разрешил явеликодушно. – Сейчас каждый сам себе придумывает титулы.

Она скромно улыбнулась, скромная тихая женщина, с которойизводил пошутить вельможа, ее пальцем скользнул в конец списка:

– ... и член... простите... ага, вот разрешениеподписано министром культуры Коломийцем!

– Спасибо, – поблагодарил я. – Спасибо, вымне очень помогли.

Я чувствовал ее непонимающий взгляд. Коломиец. Если этоКоломиец... то некоторые недостающие цветные зернышки моей мозаики отыскались.Правда, картина получается не совсем радостная.

Вдоль бесконечного коридора в скромной недвижимости стоялиимпозантные мужчины средних лет. Обычно по двое возле каждой двери. Хорошоодетые, они разговаривали приглушенными голосами, но я чувствовал как их глазапрощупывают меня наподобие рентгеновских лучей.

Я не знаю, насколько хорошо они понимают политику Кречета,но что одного такого можно посылать против целого отряда спецназа, это видноневооруженным глазом. Дверь впереди отворилась, выплыли те самые вахтерши, чтослушали Бережанского, а следом и он сам, важный и милостиво объясняющийуборщице суть западной системы ценностей.

Я поморщился, сделал вид, что не узнал, но Бережанский сразуже раскинул руки, вскричал радостно:

– Виктор!.. Виктор Александрович!.. Какими судьбами!

Врешь, скотина, мелькнуло в меня в голове злое. Ты быникогда так не среагировал, если бы не знал, что я вхож к Кречету. Это мне миллюбой приятель со студенческой скамьи, неважно стал он президентомМеждународного банка или слесарем, а ты никогда не раскинешь объятия тому, ктотебе не ровня...

– Да, – согласился я, – еще с тех времен,когда ты с таких же трибун доказывал о незыблемости коммунизма. А что ж ты безпогон?

Он отшатнулся:

– Каких погон?

Охранники начали прислушиваться уже с интересом. Я сказалблагожелательно:

– Да теперь уже можно, можно... Перестройка, как-никак!Можно не скрывать... Или все еще по той же линии? Тогда конечно... Ты сейчас вкаком звании?

Конечно, на самом деле таких в тайные службы не берут. Средилюбого народа достаточно мрази, что помогает из рабской услужливости сильному.Она, мразь, впереди хозяина бросается облаивать с таким рвением, что хозяинпосле паузы говорит благодушно, а то даже строго: «Все, хватит! Да замолчи же,наконец», а пес, хоть и, пятясь, все еще рычит и скалит зубы, прекраснопонимая, что трепка бывает за недостаточное рвение, а не за чрезмерное.

Он отступил, растерянный и с вытаращенными глазами. Впервыеему ответили тем же оружием, что раньше применял только он против этихчистеньких, благородненьких, незапятнанных. Я хищно улыбнулся, показывая, чтоготов дать в лоб прямо сейчас, в малом зале Кремля, где во всех углахтелекамеры, где у входа респектабельные молодые парни с лицами аристократов идипломами мастеров спорта.

Когда он попятился, начиная кланяться с извиняющейся сладкойулыбкой, мне стало гадко, я отвернулся, сдерживая позывы к тошноте. Все та жепримитивная попытка насесть, что наблюдает хоть у бойцовских рыбок, хоть встаде горных козлов, хоть в пацанячей ватаге. Там, зачастую сильный пасуетперед напором слабого, но наглого. Дает взять над собой верх, и так ходит, вовсем уступая, так же и среди взрослых, где хам почти всегда берет верх надинтеллигентом, даже если хама можно соплей перешибить.

Да, прирожденная или внедренная воспитанием деликатностьзаставляет нас избегать конфликтов, ссор, на улице мы пугаемся громких голосов,оглядываемся стыдливо, не подумали бы прохожие на нас, мы всегда уступаем,уступаем, уступаем...

И вот доуступались до победы Советской власти, доуступалисьдо резни и лагерей, теперь уступаем натиску хамского американского мужика,которому не нужна ни своя культура, ни тем более, наша. Которому важно вдовольстве есть, пить, гадить, совокупляться без трудов и забот, без риска получитьпо рылу, и вот уже всякие там рихтеры забыты, уже наша недавно еще культурнаястрана вся – по крайней мере так утверждает брюхоголовое телевидение и пресса –скорбит по ушедшему клоуну или модельеру, а весь мир в шоке и трауре, когда вавтокатастрофе погибает разведенная жена наследника престола в Британии, уженацелившаяся на мужика побогаче принца...

Простому американцу, а теперь и русскому, плевать, что онаничего не изобрела, не создала, не свершила, не сыграла: кому нужны эти науки,от которых голова болит?

На столе уже стояли пустые чашки из-под кофе, на широкомподносе остался только один бигмак, да и то Коломиец поглядывает искоса, кадыксудорожно гоняет голодную слюну. Странно, взрослые люди, к тому же министры, ав правительстве должны быть одни прожженные прохвосты, а, поди, ты – стесняютсяпротянуть руку за последним бутербродиком. Последний заметен, вот в чем дело...

Краснохарев, еще больше обрюзгший, чем обычно, поглядел наменя искоса, губы сжались, едва процедил:

– Вам бы, Виктор Александрович, патлы себе отрастить...

– Пейсы? – спросил Коган.

– Патлы, – буркнул премьер. – Просто патлы!..Или гребень на голове выстричь, а потом в красный или зеленый... Чтоб всевидели, что футурология не наука, а, судя по позднему появлению ВиктораАлександровича – творческая профессия. Наверное, с цыганскими плясками всюночь, фотомоделями, возлияниями...