– Ну что, гражданин магистр Фил Зим? Ведь это ваши имя и должность? Будем и дальше в молчанку играть?

Фразу это Харченко, если честно, терпеть не мог. И еще в бытность свою рядовым следователем особого отдела фронта старался в беседе с подследственными не использовать. Уж больно она ему какой-то примитивно-казенной казалась. Тем более что кроме вопроса о месте работе и ранге, он еще ни о чем и не спросил. Но сейчас вот – как-то само вырвалось…

– А… а как вы узнали?

– Вам знакомо такая аббревиатура – НКВД?

Пленный задумался. Морщил лоб с минуту, потом неуверенно выдал:

– Научная Комиссия Всепланетного Департамента?

Васильевых аж фыркнул у него за спиной, едва не грохнувшись с подоконника.

– Фееричное предположение, – поднял брови Харченко, усаживаясь на свое место. Повертел в пальцах электронный карандаш, зачем-то коснулся сенсора отключенного планшета, стоявшего на столе перед ним. И повторил: – Поистине фееричное предположение. Но в корне неверное. Не «научная», а «народный». И не «комиссия», а «комиссариат». Остальное – не важно. Нас еще во время оно «кровавой гэбней» называли. Вспомните, если историю не прогуливали.

– Н-не понимаю, о чем вы говорите?

– И это тоже не важно. Главное, чтобы я понимал, о чем идет речь. Итак, Фил Зим. Настоящее имя – Кейн Мисимото, родились вы двенадцатого августа две тысячи двести тридцать девятого года. С отличием окончили Венскую гуманитарную гимназию. Собирались учиться на художника и поступать в Парижскую академию искусств, но внезапно поступили в Стэнфордский университет на факультет психологии, который и закончили с отличием. Остались работать на кафедре. Постепенно росли в должностях, от лаборанта до декана, и в званиях – от кандидата наук до магистра. Какая скучная биография, не находите?

– Ученому не бывает скучно, – Фил пожал плечами как можно естественнее. Не стоит нервировать буйного маньяка, имеющего в данный момент власть над тобой. Мягко, одним тягучим, несмотря на бьющую его нешуточную дрожь, движением он выпрямился на впивавшемся в блёклую кожу дряблых ягодиц невесть откуда взявшимися острыми гранями стуле. Откуда ему знать, что перед началом допроса особист, вполголоса матерясь, лично отодрал от этого произведения эргономики мягкое сиденье. Но собранности Зима хватило ненадолго. Уже через мгновение он передернул покрытыми гусиной кожей плечами и снова задрожал.

– А то как же! Господин бакадавр? Тьфу, то есть мугистр, – Харченко делано запнулся, нарочито неверно произнося ученую степень этого жалкого, обнаженного перед ним до самых потаенных глубин души существа. Желая своей оговоркой запустить механизм разрушительных ассоциаций в сознании допрашиваемого, мечущемся сейчас под воздействием внешних факторов, «заботливо» создаваемых майором, от робкой надежды до самого черного уныния.

Ещё до начала допроса даже в мыслях Сергей исключил для себя Мисимото из списков «разумно разумных». Перед ним сейчас сидел не человек, а «объект». Набор стандартных реакций и просчитанных эмоций. Харченко никогда не играл на музыкальных инструментах. Так часто бывает с людьми, у которых развито чувство ритма. Но именно сейчас особист намеревался сыграть на этом ублюдке свою лучшую музыкальную пьесу. И не беда, если по примеру музыкантов XX века он разобьет свой инструмент по окончании выступления о сцену. Концерт того стоил. Мерзкий, надо признаться, но очень нужный концерт…

– Действительно, ну как может заскучать ученый, решивший развлечь себя изучением человеческой природы?! Который берет приглянувшуюся планету и превращает ее в маленький концлагерь?! Почти игрушечный. Где пытает и унижает других людей только потому, что они не такие, как он и его уважаемые коллеги?!

Майор вновь встал из-за стола и, склонив голову набок, стал медленно обходить сидящего магистра. Взгляд слегка прищуренных глаз был наполнен легко читаемым посылом: «С чего начать? Мочки ушей? Или все-таки нос? Отсутствие какой детали экстерьера не помешает подследственному говорить, но легко развяжет ему язык.»

– Вы ничего не понимаете, – не догадывающийся, что все происходящее заранее продумано и просчитано, Зим с вызовом взглянул особисту в глаза. Но речь его, подталкиваемая страхом, непроизвольно ускорилась:

– Кажется, еще в ваши времена было сказано, что наука требует жертв. А сейчас, в моем… в нашем случае, речь идет о дальнейшей судьбе всего человечества! Результаты уникальнейшего, многолетнего эксперимента… – он тщетно пытался донести до этого опасного, неуправляемого человека хотя бы одну мысль, могущую предотвратить назревшую и почти физически ощущаемую угрозу насилия.

Неожиданно Харченко схватил Зима за уши и вплотную притянул его лицо к своему, тяжело дыша табачным перегаром. Лицо майора побагровело. Робкая попытка ученого освободиться была пресечена коротким ударом ботинка в голень:

– Так говорили те, кто ставил опыты над самими собой, ты, погань! Люди, которые жертвовали СВОЕЙ жизнью ради науки! Кто сначала заражал СЕБЯ неизлечимыми болезнями, а затем вводил неиспытанные вакцины! А не такие твари, как ты! Таких как ты я собственными руками убивал с первого дня войны! – Харченко резко отбросил Зима от себя, так, чтобы тот удержался от падения со стула лишь в самый последний момент.

– Капитан! Сюда!

Васильевых, до того угрюмо качавший головой, послушно соскочил с подоконника, поудобнее перехватив нож.

– В общем, так, капитан. Этот слизняк, похоже, так ничего и не понял. Объясни ему, что именно я хочу от него услышать. Даю двадцать минут, – Харченко несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул, демонстрируя допрашиваемому всю тщетность своих попыток успокоиться, и махнул рукой. – Да, поскольку времени мало, капитан, поясняю: меня не интересует целостность конечностей и половых органов этой мрази. Должны работать только голосовые связки. Пристегни его к стулу, чтоб не свалился, и поройся в аптечке, там должно быть противошоковое. Похоже, оно ему потребуется.

Все еще не верящий, что все это по-настоящему, Зим завизжал:

– Вы… Вы не имеете права! Так нельзя! Я же человек!

– Человек?! Это ты-то человек?! – В голосе Харченко нескрываемая ненависть уступила место ядовитейшему сарказму. – Да ты во сто крат хуже любого из этих крокодилов. Те хоть без мозгов. Пожрать – поспать – спариться. Да мне их куда больше жалко, чем тебя! Я даже приказал оставить жизнь некоторым из них. – Майор криво усмехнулся. – Вот только с кормом незадача вышла. Все, что найдено в холодильниках, уже похоронили. Так что если ты, ублюдок, не заговоришь на интересующие меня темы – то, что останется после работы капитана, обколем обезболивающим и противошоковым и отдадим зверушкам…

– Не надо!!! Не надо так!!! Я буду говорить, я хочу говорить!!! Уберите его!!!

– Хорошо.

Теперь майор говорил тускло-официальным голосом, напрочь лишенным всяких эмоций. Голосом жутко уставшего человека, тем не менее, обязанного выполнить в срок некую совершенно неважную, рутинную работу: