Но так просто от Отто было не отделаться. Он привел железобетонный довод: батарейки в его фонарике сели, а это ставит под угрозу выполнение приказа герра гауптмана. Причем боевого приказа… У ротного Шефера было два «пунктика», за неисполнение которых любому его подчиненному грозило жестокое и немедленное наказание, независимо от чина и воинской должности.

Шефер не терпел ни малейшего пренебрежения в части того, что касалось строевой и боевой подготовки подчиненных ему солдат и офицеров. Личный состав отдельной стрелковой роты Шефера стонал от бесконечных занятий по строевой, которые начинались сразу же после того, как солдаты несколько часов подряд на руках перетаскивали лес-кругляк с железнодорожной станции к позициям, махали лопатами и кирками.

То же касалось и бесконечных стрельб, занятий по уходу за оружием. Тыловики должны были расшибиться в кровь, но обеспечить освоение боевой подготовки в должной мере. Изнуренного копанием стрелка могли накормить кашей с червивым мясом, но боекомплект патронов для учебных стрельб у него должен быть в полном порядке. Такова была установка Шефера, и воплощалась она беспрекословно.

Отто прекрасно знал об этом негласном законе и применил его в своих целях против конюха Коха. В своем взводе он был ответственным за гелиосвязь. В кармане его кителя всегда лежали зеркальце и фонарик для того, чтобы, в случае необходимости, передать информацию на расстояние с помощью сигналов азбуки Морзе. Такой довод подействовал на оберфельдфебеля, как кумулятивный снаряд на броню. Кряхтя, отдуваясь и ругаясь на чем свет стоит, герр Конюх отправился к обозным телегам. Отто он приказал ждать возле окопов, точно боялся, что тот увидит накопленные оберфельдфебелем сокровища. О них в роте ходили самые фантастические слухи. Одни говорили, что он возит в своем обозе ящик из-под снарядов, полный золотых слитков, другие — что его вещмешки набиты мешочками меньших размеров, в которых хранятся граненые бриллианты и драгоценности. Впрочем, все рассказчики сходились в одном, утверждая, что сокровища достались Коху по счастливой случайности в одном из городов Белоруссии, после удачной ликвидации семьи еврея-ювелира.

Вместо бриллиантов и слитков оберфельдфебель принес Хагену батарейки, но для Отто они казались драгоценнее любого золота мира. Не-ет, он ни за что не променяет общение с Хельгой на глупую вылазку в город, пусть даже за компанию с весельчаком Краузе. Этот малый был везуч по части женского пола и умудрялся знакомиться с девушками даже в самых неподходящих для этого местах. Хотя на войне все места были для этого неподходящими…

В город за провизией Отто не пошел еще по одной причине, не менее для него веской. В душе Отто все время гнездился страх, что его опять упекут в штрафное подразделение. Прошло уже несколько месяцев после того, как Отто Хаген чудом вырвался из 500-го штрафного батальона, а его все не покидало ощущение, что он ступает по минному полю и в любой момент его может разнести в клочья.

Командир взвода лейтенант Тельхейм отпустил заготовителей еды при одном условии: если они попадутся патрулю, расхлебывать кашу будут сами. Так и случилось. Возвращаясь, гуляки нарвались на полевую жандармерию и были доставлены в комендатуру. Разбирательство о самовольщиках, «грубо нарушивших приказ гауптмана Шефера», было отложено до утра и пахло отправкой под трибунал.

Отто не спалось, он, подсвечивая себе фонариком, все перечитывал письмо, полученное от Хельги. На душе у него было неспокойно. В письме она вскользь упоминала о бомбардировках, которым подвергается город почти каждый день. Половина строк в письме тщательно вымарана фиолетовыми чернилами. Рука какого-нибудь цензора в офицерском чине. Теперь уже Хаген знал и о том, что письма, которые он получает, прежде всего прочитывал гауптман Шефер, и, может быть, вслух, веселя своих унтер-офицеров.

Этого Отто простить не мог. Каждый раз, когда посыльный из отделения управления приносил в их взвод письма и их раздавал солдатам, Отто наталкивался на его сальную, издевательскую ухмылку. Хагену казалось, что этот ненавистный посыльный уже хватал своими грязными лапами драгоценное письмо от Хельги, общупывал своими сальными глазками строки, написанные ее нежной рукой. И тогда Хагену хотелось выдавить своими пальцами эти сальные, ухмыляющиеся глазки.

Но Отто умел сдерживаться. Война научила его терпеть и ждать. Он понимал, что, если поддастся секундному порыву, потом все будет еще сложнее, а, главное, общение с Хельгой — еще недоступнее.

А еще война научила Отто читать между строк. Тревога, граничащая с отчаянием, исходила от почерка Хельги, от этих рваных неровных букв, выведенных ее милой, невозможно нежной и обычно такой прилежной рукой. Отто и так догадывался, о чем могла написать ему Хельга и что потом могло быть перечеркнуто фиолетовыми чернилами.

После тяжелого ранения, полученного на Днестре, Отто полтора месяца пролежал в госпитале. Там он и встретил земляка, который в феврале 44-го был премирован пятидневным отпуском домой. Его звали Олаф. Он и рассказал Отто о том, что англичане бомбят оружейный завод чуть ли не каждый день. Особой меткостью бомбардировщики островитян не отличались. Вследствие этого полгорода пребывало в руинах, а основным времяпрепровождением местных было сидение в бомбоубежищах.

Об этом все время думал Отто, высвечивая фонариком драгоценные строки почерка Хельги. На этих мыслях его и оборвала команда унтерфельдфебеля Барта, который зарычал на все окопы команду «подъем!».

Всю стрелковую роту погнали еще до восхода солнца к реке. Отто и другие стрелки с приятным удивлением обнаружили, что двигались к Бугу они действительно почти в полном составе. По тревоге подняли и все тыловые службы роты, включая отделения конного вещевого обеспечения и отделение, будь оно неладно, подвоза продовольствия. Эти в большинстве своем заевшиеся, неповоротливые, заплывшие жиром вояки должны были участвовать в быстрой доставке боевых подразделений стрелковой роты к правому берегу Западного Буга. Так совпало, что Отто и его товарищи по отделению оказались в повозке, которой правил не выспавшийся и злой гауптфельдфебель Кох.

— Герр гауптфельдфебель… давайте я посвечу вам фонариком… — с крайней, издевательской степенью вежливости обратился к нему Отто.

Лицо конюха Коха выражало крайнюю степень свирепости и помятости.

— Не надо… — скрипя зубами, прошипел конюх Кох. Хагену показалось, что его зубы крошатся от бессильного гнева.

Уже на берегу, в расположении механизированной автоколонны, прошла погрузка всех трех взводов стрелковой роты на грузовики и бронетранспортеры. Ею руководил лично гауптман Шефер. Он с брезгливой, насмешливой миной торопил солдат. Несдерживаемое раздражение гауптмана Шефера и его напыщенный вид как будто должны были показать: этот штурм высоты — пустяковина, с которой они должны разделаться в два счета.

Взвод Тильхейма застрял с погрузкой из-за того, что шофер грузовика замешкался с откидыванием заднего борта. Заело одно из запирающих устройств.